Переговоры в Копенгагене рассматриваю как процесс воздействия общества на бизнес. Ведь сам по себе бизнес является пользователем природных ресурсов, он агрессивен к окружающей среде. Бизнес, общество и власть говорят на разных языках. Бизнесу понятен язык экономической выгоды. Только в случае, когда он начинает понимать, что экологические потери сегодня – это затраты, которые он понесет, как налогоплательшик, завтра, он становится белым и пушистым. Тогда начинаются разговоры о социальной и экологической ответственности, выпускаются отчеты, ведется мониторинг и т.д.

Созданием для бизнеса рамок – соответствующих налоговой политики, стимулов и т.д. – в демократических странах занимается общество. В авторитарных режимах, к коим относится и Россия, – власть.

Безусловно, в России тоже есть общественные организации, которые ведут полезную деятельность. Но для радикального влияния их силы слишком малы. По состоянию общественных процессов мы дошли до дна, – имею в виду уровень взаимного доверия, являющегося показателем социального капитала. Если в начале 90-ых три четверти россиян на вопрос – можно ли друг другу доверять? – отвечали положительно, то в 2008 году 88% наших сограждан были убеждены, что доверять другим нельзя. Это почти минимальный уровень общественной консолидации. Абсолютный минимум был установлен в Германии в начале 50-ых годов, когда 92 % граждан не доверяли никому. Это после военного разгрома и 12 лет нацизма…

Так вот о власти. Я не очень рассчитываю, что она решится на экологизацию российского законодательства, особенно в условиях кризиса. В такие времена бизнес начинает говорить, что любые ограничения – это рост издержек, потеря рабочих мест, падение конкурентоспособности. И власть соглашается, потому что это правда. Однако – только полправды. Выход из кризиса будет успешнее там, где конкурентам предъявлены жесткие требования по модернизации.

В 2002 году Нобелевскую премию получил американский экономист Джордж Акерлоф, который доказал, что существует модель ухудшающего отбора, – конкуренция может приводить к отрицательным результатам, если потребитель не в состоянии оценить продукт, который ему предлагается. Если к бизнесу не предъявлять тех или иных требований, в том числе и экологических, конкуренция будет поднимать наверх тех, кто склонен к «девиантному поведению». Но рано или поздно червоточина выявится. А победителем станет тот, кто будет выполнять эти требования. Другими словами, модернизация окажется значительно эффективнее, если существуют установки на улучшение.

Так кто же введет эти установки, если власть держит нейтралитет, а общество не сильно? Остается надежда на мыслящих людей в большом бизнесе, власти, в обществе.

Я вообще полагаю, что будущее за теми, кто больше думает о будущем. Таких людей, конечно, немного, но в каком-то количестве в государстве они присутствуют. Надо полагать, найдутся и в нашем бизнесе люди, которые поймут, что если сегодня они займутся тем, чем не занимаются их ближайшие партнеры или конкуренты, то через десять лет на европейских рынках они окажутся на более выгодных позициях. Однако не будем забывать, что в условиях нестабильного законодательства, внезапных перемен во власти, планировать далеко – большой риск.

И все-таки кризис, который сегодня в России перешел в стагнацию, по нашим оценкам, через пару лет должен завершиться. Закончится он очередным переделом активов, и тогда встанет вопрос о необходимости работающей судебной системы, законодательства. Спрос на эти институты неминуемо возникнет, как это уже было в 2000 и 2008 годах.

Одновременно после падения начнется неизбежный процесс восстановления в обществе. Он может идти очень быстро (так в Германии за 5 лет уровень доверия вырос до 60%, после чего начался экономический скачок – немецкое экономическое чудо). Мы проходим поворотную точку. Через пару лет и у нас может начаться восстановление и в обществе начнут вызревать силы для действия. Тем более, если Россию будут стимулировать извне структуры, связанные с мировой интеграцией.