Это шестая статья из серии материалов экологического журналиста Григория Пасько, посвященных атомной отрасли Франции. Все статьи серии доступны в данном разделе.

Мишель Леклер (Michel Leclerc) из Нарбона

Мишель Леклер в настоящее время живет в Нарбоне. Ему 57 лет.

Это интервью пришлось взять по телефону. Поэтому рассказать вам, как выглядит мой собеседник, увы, не смогу.

– Где вы работали, кем и сколько времени?

– Я работал на заводе Комюрекс [Comurhex, в настоящее время 100 % филиал ARAVA – прим. автора] в Мальвези (Malvési) на временной должности механика с 1980 по 1984 год. Этот завод перерабатывает экстракт урана (yellowcake) в тетрафторид урана. Я обслуживал различное оборудование завода: насосы, машины, печи. При этом сам завод не был моим работодателем: меня нанимала компания-субподрядчик. Никто никогда не предупреждал нас о риске нашей работы. В 80-х годах об этом не было никакой информации.

– Когда вы обнаружили признаки заболевания?

– В 1983 году я начал чувствовать себя плохо. Это выражалось в хронической усталости. Шесть месяцев подряд я находился в таком состоянии, почти не держался на ногах. Медицинский осмотр в октябре 1983 года не выявил никакого заболевания. Мой лечащий врач не нашел ничего особенного. И только в 1991 году, когда я обратился к профессору Наваро в Монпелье, он поставил мне диагноз: хронический миелолейкоз. Он стал спрашивать меня об условиях моей работы и предположил, что заболевание может быть связано с условиями работы на заводе. Когда профессор Наваро запросил результаты моих регулярных медицинских обследований на работе, выяснилось, что в 1983 году в моче содержалось количество урана в 10 раз превышающее допустимое. В тоже время врач объяснял это тем, что флакон с анализами был заражен радиацией, и отказывался выдавать мне на руки результаты анализов. Я был вынужден выкрасть у врача результаты, чтобы затем подать в суд на завод. А в 1993 году мне пересадили костный мозг.

– Сколько времени длится судебное разбирательство?

– Вот уже 13 лет. После долгих юридических процедур [в 1992 году Касса первичного медицинского страхования (CPAM) признала заявленное заболевание как связанное с профессиональной деятельностью – прим. автора] трибунал по делам социального обеспечения города Каркассона обязал завод оплачивать все расходы по лечению. Но в марте 2006 года, когда нужно было подтвердить первое решение суда, суд высшей инстанции Нарбона назначил повторную экспертизу анализов. Разбирательство длится до сих пор. Сейчас мои интересы в суде представляет мэтр Фаро. Мне все равно, выиграю я этот процесс или нет. Главное, чтобы правосудие сказало свое слово в этом деле.

– Знакомы ли вам случаи, подобные вашему, когда люди заболевали, работая на таких объектах?

– Был случай. Франсуа Гамбар скончался от острого лейкоза в 2001 году. Болезнь обнаружили в 1999. Он также работал на заводе.

Примечание: Заболевание Франсуа Гамбара было заявлено связанным с профессиональной деятельностью 27 марта 2000 года. Когда Касса первичного медицинского страхования отказалась выплачивать компенсацию родственникам умершего, они обратились в Трибунал по делам социального обеспечения, который в июне 2005 года подтвердил профессиональный характер заболевания. А через год палата апелляционного суда Монпелье утвердила это решение. 

– Были в вашем трудовом контракте особые пункты, связанные с работой на атомном объекте?

– Нет, это был обычный трудовой договор о временном найме на работу. Да и завод, собственно, не носил статуса атомного объекта и сейчас, кажется, не является таковым. На заводе официально может существовать только риск химического отравления или загрязнения, но не радиоактивного. Но я с этим не согласен. Для меня последствия моей работы неприемлемы.

Справка: Завод Комюрекс в Мальвези (Narbonne-Aude) обрабатывает 12 тыс. т урана в год. Он перерабатывает экстракт урана в тетрафторид урана, который затем отправляется на завод в Пьерлате, где из него делают гексафторид урана. Количество хранимого на территории завода концентрата урана превышает 15 тыс. т. Он находится в металлических бочках, многие из которых давно устарели. Завод никогда не был классифицирован как базовый объект атомной отрасли, несмотря на то, что уровень радиации вокруг водоочистных прудов составляет 1200 Кюри по данным ANDRA (Национального агентства Франции по обращению с радиоактивными отходами). В 2004 году объемы переработанного урана достигали 14 тыс. т.

ASN

В симпатичное здание государственной организации по ядерному надзору – ASN, что на площади Colonel Bourgoin в Париже, просто так не зайти: металлические ворота закрыты. Надо нажать на кнопку и связаться с дежурным. Ворота открываются. Идем к главному входу и проходим мимо информационного центра (позже мы туда зайдем). Внутри здания современная обстановка. Нас встречает генеральный директор организации г-н Жан-Люк Лашам (Jean-Luc Lachaume).

ASN – это организация, аналогичная той, что в России называется Росатомнадзор. То есть, государственный орган надзора за использованием объектов, имеющих отношение к радиоактивным материалам. Это не только атомные электростанции. Это – контроль за всеми радиационными источниками, например, за рентгеновскими аппаратами в больницах. И, как показала жизнь, именно там больше всего проблем.

Так, в 2005 году пациент клиники в Эпеле пожаловался на недомогание, которое, как он посчитал, было связано с лечением радиотерапией рака простаты. Вскоре пациент умер. Впоследствии были выявлены еще свыше двух десятков (!) пациентов с симптомами переоблучения медицинским аппаратом. Через какое-то время умерло еще трое, а почти два десятка людей были признаны больными. Впрочем, в докладе ASN сказано, что они признаны заболевшими по непрямой связи с переоблучением в клинике.

Как бы там ни было, а жизнь показала: в области контроля за использованием препаратов, работающих с применением радиации, в благополучной Франции не все благополучно.

Генеральный директор ASN заверил меня, что подобные случаи все же редкость. И рассказал о своей организации.

Прежде всего, выяснилось, что у него нет воинского звания, как у его российского коллеги (там целый генерал командует аналогичным ведомством).

– Мы обеспечиваем контроль за безопасностью атомных объектов. От имени государства. Также наша задача – информирование населения. Также мы наделены правом издавать нормативные документы. В ASN 440 человек, 11 дивизионов по стране. Методы информирования населения – ежегодный отчет о деятельности отрасли и нашей работы. Раз в 2 месяца журнал издаем. Взаимодействуем с другими организациями, например, IRSN [Институтом радиационной защиты и ядерной безопасности]. Есть свой Интернет-сайт. На случаи, подобные тому, что произошел в Эпеле, реагируем созданием специальной комиссии по расследованию причин. После того случая обязали Министерство здравоохранения выпустить новые нормы в области радиотерапии. Мы проводим 750 проверок атомных объектов в год. Отмечаем негативное и позитивное. Что позитивного? Честно говоря, редко позитивное отмечаем, все больше на недостатках акцентируем внимание. Регистрируем около 500 инцидентов по шкале «0» или «1» – это повседневные, несерьезные случаи. Обычно такого рода инциденты европейские страны вообще не отмечают. Мы отмечаем. Чем объяснить такую открытость? Культурными традициями страны.

IRSN

Институт радиационной защиты и ядерной безопасности – IRSN – это государственное учреждение с коммерческой формой хозяйствования. Находится в совместном ведении министерств обороны, окружающей среды, промышленности, научных исследований и здравоохранения. Образовалось в результате слияния Института защиты и ядерной безопасности (IPSN) и Бюро защиты от ионизирующих излучений (OPRI). 1600 сотрудников из этих бывших организаций работают в настоящее время в IRSN.

Сотрудник пресс-службы IRSN Мари-Пьер Бигон встретила нас на служебной машине – новеньком Пежо. Мы поехали в район Монруж. Возле здания IRSN, оказывается, размещается штаб-квартира EDF (Электрисите де Франс – крупнейшая государственная энергогенерирующая компания Франции) – соседство вряд ли случайное.

Первый вопрос Жаку Репьюссару (Jacques Repussard), генеральному директору института: какое воинское звание у него. (Читатель уже наверняка догадался, что в России подобный институт возглавляет военный человек). Мне показалось, что вопросу он ничуть не удивился. Сказал, что звания воинского у него нет, но в свое время он служил комендантом. Кроме того, политехническая школа, которую он закончил, тоже была военной.

Соседство с EDF Репьюссар пояснил просто: когда-то в этом районе Шарль де Голль создал первое исследовательское ядерное бюро. Здесь же в свое время находился укрепленный район. С местных холмов Монружа весь Париж как на ладони виден.

Затем, вооружившись ноутбуком, директор начал рассказывать мне о задачах института. Как несмышленому мальчишке он рассказывал о том, что в отношении потенциально опасных проектов государство должно просчитывать все риски. Промышленный цикл такого проекта должен находиться под контролем общества.

Здесь мне стало совсем неясно, как государство контролирует атомную промышленность «вместе с обществом». Когда IRSN впервые опубликовал, мягко говоря, неточный доклад о результатах Чернобыльской аварии, общество напрочь лишено было возможности контролировать в данном случае государственный институт. Хорошо, что нашлись организации, которые не поверили этому докладу. И хорошо, что IRSN нашла в себе мужество исправить свою ошибку – последний доклад был объективным, как сказали мне, к примеру, в CRIIRAD (Комиссии независимых исследований и информации о радиоактивности).

Потом Репьюссар произнес фразу, запомнившуюся мне.

– Общественное мнение, – сказал он, – влияет на нас.

– Как это возможно? – воскликнул я. – Ведь наука и факты – вещи упрямые. Как можно влиять на беспристрастность научных знаний?

– Хороший вопрос, – сказал директор, и снова, как мальчишке, пояснил мне, что в обществе открытой экономики и демократии атомная энергетика может существовать только при согласии общества.

Вот пример. Построить новый ядерный реактор стоит 3 млрд евро. В эту отрасль инвестировать надо 50 лет. Инвесторы вложат деньги только тогда, когда общество одобрит проект в целом.

Спрашиваю директора, что еще, кроме 58 реакторов, эксплуатируемых EDF, 85 объектов армии и заводов AREVA, находится под контролем IRSN?

Словно угадав мой следующий вопрос, Репьюссар ответил:

– Еще? Закрытые урановые шахты.

– Тогда расскажите о Сен-Пьере.

– Об этом вам расскажет тот специалист, который занимался этим – наш сотрудник Дидье Гай (Didier Gay).

Дидье Гай из ASN

Высокий молодой человек ждал нас в соседнем кабинете, из которого открывался такой же прекрасный вид на Париж, как и из кабинета Репьюссара. Дидье 38 лет, он по образованию инженер-эколог.

Дидье сразу сказал, что Сен-Пьер – это особый случай. (Как, собственно, и все, что связано с атомной энергетикой, подумал я).

Он также сообщил, что исследования в Сен-Пьере проводятся силами IRSN с 2005 года. Параллельно там работали и специалисты CRIIRAD. ( Я сразу отметил, что Дидье уважительно отозвался о CRIIRAD). Далее произошел такой диалог.

– Выводы CRIIRAD не совсем совпадают с выводами IRSN. Чем это объяснить?

– У меня не сложилось такого впечатления. Мы согласны с CRIIRAD, что в районе новых трех домов коммуны уровень радона повышен.

– Можно ли жить людям в коммуне Сен-Пьер? Нет ли угрозы их жизням из-за повышенного уровня радиационного излучения?

– Мы сейчас на этапе изучения ситуации.

– По чьей инициативе местный префект издал приказ о запрете купания в пруду?

– Это решение местной власти.

– Расскажите нам, дилетантам, о том, что считается опасной дозой, а что нет?

– Нужно различать разные дозы. Например, допустимой считается экспозиционная доза в 1 мЗв на человека в год. Эта доза может быть получена от всего: воды, еды, земли… Зависит от того, как долго человек находится на зараженной территории или употребляет в пищу зараженную продукцию. Но в любом случае в зараженных местах нельзя проводить досуг, нельзя сажать овощи и фрукты … И так далее.

– Исследовали ли продукты Сен-Пьера на радиацию?

– Подобные экспертизы должна проводить AREVA.