Масштабы и губительные последствия Чернобыльской катастрофы мы осознали только со временем. Убийственными оказались даже выводы, к которым пришел создатель РБМК, академии АН СССР Анатолий Петрович Александров. Он, ранее утверждавший, что ядерный реактор настолько безопасен, что его можно разместить даже на Красной площади, был глубоко потрясен произошедшим.

Однако подобная авария чуть не случилась на 11 лет раньше под Ленинградом. В те годы ее засекретили, о ней не рассказало ни одно СМИ СССР. Да что там, даже сами жители Соснового Бора, в котором находится станция, не подозревали о случившемся. Хотя радиационный фон на улицах города был превышен в тысячи, а то и более раз…

Сегодня публикуем информацию о произошедшем 40 лет назад на Ленинградской АЭС. Материал основан на воспоминаниях современников и документах, находящихся в свободном доступе. Имена персонала смены станции не называем по этическим соображениям.

У соседей зашкалило дозиметры

Утром 30 ноября 1975 года дежурному ЛАЭС позвонили из соседнего научно- исследовательского технологического института: «У вас все в порядке? Наши дозиметры, зашкаливают. Но на территории института все чисто. Скорее всего, это что-то у вас»… Так в НИТИ (Научно-исследовательском институте им. А. П. Александрова), находящемся в трех километрах от первого блока ЛАЭС, отреагировали на аэрозольный выброс, донесенный воздушными потоками со стороны станции. Это был первый сигнал об аварии, зафиксированный вне ее зоны.

По свидетельству участника событий Виталия Абакумова, работавшего в этой смене инженером по управлению реактором, 30 ноября в 6:33 утра на блочном щите управления реактора (БЩУ) «появилось сразу несколько аварийных сигналов, свидетельствующих о нарушении целостности технологических каналов». Это и есть время аварии.

Больше 200 норм

Но информация об аварии тут же была засекречена. О ней не знали ни страна, ни город, ни даже сотрудники станции.

«К тому времени я работал в должности старшего инженера управления турбоустановками, – рассказывает бывший сотрудник ЛАЭС Валерий Коптяев. – 30 ноября моя смена была на выходном. Когда 1 декабря пришел на БЩУ, увидел своего сменщика – Михаила Худякова – в респираторе. Я уже знал, что блок остановлен, но не представлял, по какой причине. Обычно руководство от директора и главного инженера до начальников цехов и их заместителей в те годы приходили к нам на утреннюю планерку в костюмах, галстуках и обычной обуви. В этот день я увидел руководство в белых комбинезонах и специальных ботинках. Спрашиваю у Михаила: «Почему в респираторе, каков уровень аэрозолей в воздухе?» – «Не знаю точно, но больше 200 норм, дозиметристы сказали», – ответил он. Потом уже мы узнали, какое количество «грязи» было разнесено не только по станции, но и городу».

По ошибке персонала

Так что же произошло в далеком 1975 году? Об этом пять-таки подробно рассказывает Виталий Абакумов. В ночь на 30 ноября один из двух работающих турбогенераторов (ТГ) предстояло разгрузить и вывести в ремонт. Операторы разгрузили нужный генератор. Но по ошибке вместо разгруженного отключили от сети работающий ТГ. Что привело к срабатыванию аварийной защиты и остановке реактора. «Поняв, что персонал совершил ошибку, начальник смены станции дал команду как можно быстрее запустить ошибочно отключенный ТГ, – вспоминает Абакумов. – Вся подготовка к включению и принятию нагрузки на ТГ происходила в нервозной обстановке, на фоне реальной угрозы недопустимого отравления реактора, попадания в йодную яму и последующего длительного простоя блока».

Для разгона реактора операторам предстояло извлечь из него практически все стержни регулирования. И вывод на минимально контролируемый уровень мощности реактора превратился для старшего инженера управления реактором (СИУРа) в опасную и непростую задачу, запрещённую технологическим регламентом. Однако начальник смены и СИУР пошли на нарушение без колебаний. Они стремились компенсировать последствия ошибки оператора, поскольку главным в то время показателем был план по выработке электроэнергии. Простой реактора – потеря наработанных мегаватт-часов!

Нарушения технологического регламента не приветствовались никогда. Но вместе с тем и не осознавались в те времена как опасные. «Поэтому нарушения по нижнему регламентному пределу величины оперативного запаса реактивности (ОЗР) были на ЛАЭС привычной практикой и негласно воспринимались как свидетельство особого мастерства СИУРа», – пишет Абакумов.

Козел

«Реактор РБМК является большим не только по своим конструктивным параметрам, но и с точки зрения реакторной физики, что означает возможность достижения критичности не только для реактора «в целом», но и в локальных областях активной зоны реактора, – продолжает Абакумов. – При тотальном «отравлении» активной зоны реактора и практическом отсутствии средств воздействия на реактивность (все стержни регулирования извлечены), старшему инженеру удалось вывести реактор на минимально контролируемый уровень не «в целом», но только ограниченной областью, примыкающей к топливному каналу 13-33. Вне этой области активная зона оставалась «отравленной».

Дальнейшая быстрая энергетическая нагрузка этой локальной области и привела к перегреву и массовому разрушению оболочек тепловыделяющих элементов (твэлов). Разрушение топливных сборок вследствие их расплава на профессиональном сленге атомщиков называется «козлом». Как вспоминает Абакумов, на срабатывание аварийной сигнализации «реакция старшего инженера была незамедлительной: «Глушу реактор! – И реактор был заглушен кнопкой АЗ [кнопкой аварийной защиты], без колебаний и сомнений».

Спасла физика реактора

«Ленинградский чернобыль» вполне мог состояться и на 1-м энергоблоке ЛАЭС после нажатия кнопки АЗ, сбрасывающей все стержни регулирования в активную зону для глушения реактора, – считает Виталий Абакумов. – Точно так же как это случилось на Чернобыльской АЭС, оперативный персонал которой принял аналогичное решение. Ситуацию спасли не действия операторов станции, а физика реактора. Дело в том, что лаэсовский реактор был существенно «свежее» чернобыльского по степени среднего выгорания топлива в активной зоне».

Много лет спустя на сайте МЧС РФ появится статья «Авария на блоке №1 Ленинградской АЭС (СССР), связанная с разрушением технологического канала», завершающаяся следующим выводом: «К сожалению, до эксплуатационного персонала должным образом (лучше всего – на примере аварии 30.11.75 г. на ЛАЭС) не было доведено опасное сочетание: «большое выгорание + малый ОЗР … + малая мощность», которое и привело к аварии 1986 г. на ЧАЭС».

«Светящийся» город

«В результате прекращения теплосъёма из технологического канала, разрушилась тепловыделяющая сборка, – пишется на форуме ramboff.ru (в реакторе РБМК-1000 таких сборок 1693). – И продукты деления урана (Cs137, Cs134, Ce144, Sr 90 и т.д.), трансурановые элементы (Pu 238, Pu 239, Am 241 и др.) оказались в графитовой кладке реактора. Аварийный выброс радиоактивности в атмосферу продолжался в течение месяца (!). По разным оценкам, в окружающую среду попало от 137 тысяч до 1,5 млн Ки радиоактивных веществ. Тонны жидких радиоактивных отходов были сброшены в Балтийское море». (Для сравнения: при Чернобыльской аварии в окружающую среду было выброшено 50 млн Ки.)

Непосредственно после аварии радиационный фон в городе Сосновый Бор достигал от 650 микрорентген до нескольких рентген в час, – указывается в разных источниках. Получается, город буквально «светился». Повышение радиационного фона было зарегистрировано в Финляндии. При этом жители Соснового Бора и стран Балтийского региона, подвергшиеся воздействию радиации, не были оповещены об опасности. Конечно, необыкновенно повезло, что в 1975 году отделались легким испугом. Хотя, вполне возможно, что для кого-то «Ленинградский чернобыль» оказался роковым. И, возможно, авария, случившаяся 41 год назад, продолжает собирать новые жертвы, ведь период полураспада трансурановых элементов – десятки тысяч лет…