Шкиперский проток, Санкт-Петербург, Васильевский остров. Июль — жара, 32 градуса по Цельсию. В начале улицы Шкиперский проток грозно высится на постаменте дизельная подводная лодка «Народоволец». В памяти всплывают строки — «Помни войну, пусть далека она и туманна…» Рядом с подлодкой – роскошные павильоны выставочного комплекса «ЛенЭКСПО»: сияют лаком новенькие иномарки, над столиками рыбного ресторана ветер с залива колышет зонты. Горожане со смаком обедают. Летняя идиллия. А я знаю, что мне сейчас предстоит окунуться в мир недавнего прошлого, в мир секретности, гамма – излучения, бета – распадов, альфа — частиц. Мир, где не жили, а непременно «сражались, ковали щит, отражали происки».

В Галерной гавани рядом с берегом два пацана катались на резиновой лодке, прыгали с нее в воду, брызгались, и над головами у них вспыхивала радуга. У меня на душе стало тревожно. Потому что знал: илы в этой гавани радиоактивны, и, может быть, сейчас незнакомый мне мальчишка вместе с водой проглотил крохотный кусочек радиоактивной грязи. И именно этот кусочек, содержащий альфа-частицы даст толчок к возникновению раковой опухоли.

На замусоренном берегу, на куске железобетона сидела молодая женщина, а ее дочь лет трех ходила босиком по мелководью.

— Вы с Васильевского острова? – спросил я.
— Да, вон из тех домов, — махнула рукой женщина.
— А вы знаете, что в этом водоеме есть на дне радиоактивная грязь?
— Да, соседи говорили, что тут с радиацией работали, — беспечно улыбается женщина. – Но я думаю, что если бы тут действительно опасно было, знаки бы какие – нибудь поставили.

Вот и нужный мне дом 16 по Шкиперскому протоку. В документах это место значится – «бывший военный городок № 6». Затрапезное желтое двухэтажное здание, металлические ворота, бетонный забор с колючей проволокой над ним. Над забором в нескольких местах нависают кусты с сочными, большими листьями. Никаких знаков радиационной опасности нигде нет. Прохожу к углу, где забор, ставший намного ниже поворачивает под прямым углом. Тут уже никакой колючки нет. И как будто нарочно для удобства всех, кому захочется побыть наедине или распить бутылку без посторонних глаз, к углу бетонного забора подходит другой: ровно такой высоты, чтобы легче было перебраться через бетонный. Заглядываю внутрь, – ох и буйствуют же здесь кусты, будто выпирает, выталкивает их из земли то, что в ней лежит.

Впервые об этом зловещем месте я услышал в декабре 1991 года. В редакцию питерской газеты, где я тогда работал пришел Георгий Бронзов, капитан II ранга запаса. До того, как его «ушли» в запас, он служил в воинской части в Гатчине, которая отвечала за радиационную и химическую безопасность всего ВМФ.

— До августа 1991 года, пока не рухнул КГБ, говорить о тех вещах, которые я знаю, было очень опасно. Сейчас мне терять уже нечего. А главное, — говорил он, — если не раскрыть эти секреты, атомные ведомства и дальше будут скрывать факты заражения огромных объемов земли радионуклидами. Могут постараться замести следы по-тихому, переоблучая бесправных, необученных солдат и матросов. В Чернобыле их называли «биороботами».

Слушал я долгий рассказ Бронзова не без сомнений. По его словам выходило, что чуть ли не в центре Ленинграда – на Шкиперском протоке, на территории НИИ ВМФ, работавшего с химическим оружием, засекреченные ученые, работу которых курировал всемогущий Лаврентий Берия, разрабатывали мощное, дешевое оружие массового поражения — боевые радиоактивные вещества. Отработанное в реакторах топливо, содержащее десятки смертельно опасных радионуклидов, переводили в жидкое состояние. А потом взрывали, чтобы этим радиоактивным туманом поразить живую силу противника. В совсекретной лаборатории на Шкиперском протоке кроликов и собак обрабатывали жидкими радиоактивными растворами. Чтобы проверить их смертоносность. Была там и так называемая горячая камера для работы с мощными альфа — источниками. Погибших животных хоронили тут же. Радиоактивные растворы сливали в спецканализацию, которая выходила в Финский залив. А иногда и в ямы, которые потом заливали жидким бетоном. Сейчас эту территорию никто не охраняет, забор в дырках, народ летом валяется на травке, и получает очень серьезные дозы излучения.

Такие же работы вели и на берегу Финского залива у поселка Приветнинское, рядом с полуразрушенным фортом Ино. Там полно каких-то засыпанных галькой колодцев, бетонных могильников, радиоактивность в кустах и деревьях, и ползет к Финскому заливу. И, наверняка, проникла глубоко в землю, потому что вся гидрология нарушена из-за казематов форта, которые уходят в землю на глубину 20 метров. А взрывали бомбы с радиоактивными веществами на каких-то островах в Ладожском озере. И рядом с одним из этих островов военные бросили на мелководье заполненный радиоактивными помоями бывший немецкий миноносец.

Скепсис мой был вызван тем, что с началом перестройки в редакциях газет стали частенько появляться люди, сообщавшие, что у них в квартире стоят бидоны с химическим оружием. А над Финским заливом летают американские бомбардировщики, которые вот-вот скинут ядерную бомбу и цунами накроет Питер.

Что КГБ постоянно облучает их психотронным оружием, которое установлено в комнате у соседа.

В мае следующего года я впервые попал на Шкиперку. Именно так ее называл Бронзов. У невысокого, покосившегося деревянного забора остановился, пригляделся. Все было именно так, как и рассказывал капитан II ранга. Забор – дыра на дыре, над ним мясистые, будто пельмени листья тополей. За забором два желтых, заброшенных здания. Прислушался – никаких звуков, кроме восторженного чириканья воробьев. Бывшую секретную лабораторию все это напоминало мало.
Подтвердить рассказ капитана II ранга мог только дозиметр. К счастью, у меня был дозиметр «Припять», которым можно было замерять не только гамма-излучение, но и бета. Я включил прибор и нырнул в дыру. Бронзов говорил, что листья кустов излучают бета-частицы. Массивных пней тополей было действительно много, из них не росли, а просто перли мощные побеги. Едва я приложил «Припять» к пучку листьев, как она зашлась в тревожном писке, а на экране высветилась цифра, на которую я долго смотрел в полном ошалении. 30 тысяч бета-частиц. По нормам радиационной безопасности никакие это не листья, а твердые радиоактивные отходы. И место им в бетонном могильнике.

А трава? Неужели и она так же «светит», как говорят профессионалы? Что это за приборы торчат из нее в виде труб, изогнутых буквой «г»? Будто перископы подводных лодок, притаившихся в глубине земли. Померяю вот эти буйно цветущие одуванчики. И они радиоактивны – 10 тысяч бета-частиц. Что же тут лежит в земле, какая ядерная отрава, если даже трава, цветы, кусты так излучают? Да это просто ядерная помойка в центре Петербурга. В километре от гостиницы «Прибалтийская». Значит, любой, кто на этой травке полежал, да еще травинку пожевал или листик тополя в пальцах скрутил, – понесет радиоактивную грязь с собой, в себе. И будет облучаться всю жизнь.

Вон еще один пень тополя. Рядом лежат обрывки писем, окурки. Тут, судя по всему, матросы из соседней части читают письма из дома. Срез пенька «светил» – 350 микрорентген. Посиди на таком несколько часов, и велика вероятность того, что ни один врач потом не поймет, почему у тебя дети уродами рождаются. А когда врачи поймут, – разведут руками. Радиация!

Из досье «Беллоны». Мы привыкли к тому, что про радиационную обстановку нам сообщают – 14-16 микрорентген в час. Но эти цифры характеризуют лишь гамма-излучение. А есть еще и самое опасное – альфа. На втором месте по опасности – бета. Цезий — 137, например, имеет гамма-излучение и его присутствие можно засечь даже бытовым дозиметром. Но есть опаснейшие радионуклиды, такие, например, как стронций – 90, период его полураспада 29,1 лет. Это чистый бета-излучатель и дозиметр тут не поможет, нужен чувствительный, профессиональный радиометр. Стронций – 90 особенно опасен для человека, когда попадает внутрь организма. Еще более опасен плутоний – 239, период полураспада 24 110 лет. Все изотопы плутония слабые гамма — излучатели. Плутоний любого качества может быть применен для создания радиологического оружия.

Долго я тогда стоял в нерешительности перед одноэтажным домиком, таким мирным с виду. Шагнул через его порог, чувствуя себя сталкером, входящим в зону. В одной комнате были навалены груды веток с высохшими листьями, значит, кто-то вот таким, доморощенным способом пытался убрать радиоактивную «грязь». «Припять» запищала над ними особенно надрывно. Я вошел в другую комнату. В ней был глубокий бетонный резервуар, в котором стояла зловонная вода. На ее поверхности плавали пустые консервные банки, бутылки. Пол комнаты устилали окурки. Ясно — тут матросики из соседней воинской части заливают горести воинской службы водкой да дешевым портвейном. Я померил «Припятью» гамма – излучение. Из бетонной могилы «светило» 380 микрорентген в час. Час от часу не легче, – значит, в этом здании работали с разными радионуклидами, и бета — излучателями и гамма, а растворы сливали вот в такие ямы.

— Мишка, — закричал пацан, мелькнувший в проеме окна. – Я тебя уже два раза убил, а ты, блин, все бегаешь со своим автоматом!

Пацаны играли в войну, они прятались в этих заброшенных зданиях, ползали по траве, штаны на коленках были зелеными от этой сочной молодой поросли. Я включил «Припять». Так и есть: штаны на коленках, куртки, ладони были измазаны радиоактивной грязью. Я стал прогонять мальчишек, пугал, что облысеют, будут болеть. Они не понимали, чего я на них взъелся.

— Да мы тут все время играем. Какая еще радиация? – кричали они.

Пацаны играли в войну, не зная, что уже находятся под обстрелом гамма и бета излучения, идущих из этой отравленной земли. Они придут домой, и принесут эту отраву с собой. Мамы отругают – «опять весь извозился», и постирают радиоактивную одежду в стиральной машине. И все вещи, что были в этой машине, тоже станут «светящимися». Как потом искать такие «грязные» квартиры, дезактивировать? Да и кто будет искать?

Из досье « Беллоны». За последние десятилетия произошла официальная переоценка влияния атомной радиации на человека. Международные организации, работающие в сфере изучения влияния радиации на человека и окружающую среду, периодически пересматривали степень ее опасности в сторону повышения. С 30-ых годов этот уровень возрос в тысячу раз. Международная комиссия радиационной защиты официально признала концепцию беспорогового действия радиации на здоровье человека. Следует также учитывать, что одни части тела (органы, ткани) более чувствительны к излучению, чем другие. Например, при одинаковой эквивалентной дозе возникновение рака легких более вероятно, чем рака щитовидной железы, а облучение половых желез особенно опасно вследствие риска генетических повреждений.

В другом здании – длинном, уходящим за высокий забор с колючей проволокой сверху, полов не было, не было и оконных блоков, предприимчивый народ даже кафель со стен поснимал и растащил по квартирам и фазендам. Знали бы они, какую беду тащат к себе в дом… Кое-где в земле были глубокие ямы, обнажившие фундамент, значит, тут пытались вести дезактивационный работы. Из стен торчали воздуховоды, пучками свисали провода. А вот что тут в подвалах? Наверняка залиты радиоактивной водой, залив то рядом, Галерная гавань еще ближе. И куда ведут эти закрытые двери?

Мимо зданий бывших лабораторий шла натоптанная тропа, через дыру в заборе выводившая к гаражам «Спецтранса». Четверо мужиков в мастерской забивали козла. Самый старший шоферюга переспросил:

— Что за забором было? Да секретная лаборатория. Там собак радиацией мучили. Привезут шавок, начнут опыты делать, они повоют – повоют, да и передохнут. Ну, вскоре новых привезут. А хоронили их там же, где же еще? Потом, помню, все деревья в один день спилили, загрузили на трейлеры и с большим шухером – ГАИ впереди, ГАИ сзади куда-то увезли.

В той майский день я познакомился с семьей Рашитовых. Отец, мать, и двое детей уже десять лет жили в маленьком домике № 16 а, буквально в десяти метрах от деревянного забора, за которым была секретная лаборатория. В домике был цех Ленинградского телефонного центра, в котором работал глава семейства, поэтому при цехе семье Рашитовых и дали служебную площадь. Мама – Сероян, стала мне жаловаться, что дети непрестанно болеют, простуда за простудой, воспаление за воспалением, ослаблен иммунитет, а врачи разводят руками.

— А они за забор лазают, играют там, рядом с заброшенными домами? – спросил я Сероян.

— Да я их и била, и в угол ставила, — заплакала Сероян, — все равно они туда лезут. Больше тут играть негде, за нашим домом свалка, туда мусор со всего города свозят.
С того майского дня я веду это журналистское расследования. В моем досье записи, чертежи, фотографии. Удалось даже побывать на нескольких совещаниях, на которых военные, ученые, представители городского правительства обсуждали проблемы дезактивации Шкиперки. Знаю, что территория эта обследовалась самыми разными институтами, и деньги за это ученые получили немалые. Есть сведения, что земля эта загрязнена разными радионуклидами: стронцием – 90, цезием – 137 и самым опасным – плутонием – 239. Известно, что радиоактивная грязь ушла на глубину 8 – 14 метров, что она не лежит на месте, а продолжает с грунтовыми водами расползаться. По системе спецканализации, которая была в секретной лаборатории, грязь уже вышла в Финский залив и Галерную гавань. Когда пятно в гавани обнаружили, на берегах выставили знаки радиационной опасности, и милицейский пост, чтобы служивые шугали любителей искупаться, половить рыбу, пройтись на моторке. Но однажды милиционеры нарвались на адмирала, который выходил на катере в залив. В результате расшугали самих милиционеров. Знаки радиационной опасности тоже исчезли. Мне известно, что и свалка, которая находится на берегу Финского залива впритык к месту разработки боевых радиоактивных веществ до предела загрязнена радиоактивными элементами. Туда в 60-ых годах свозили радиоактивные отходы с заводов и институтов Ленинграда. Сейчас рядом с этой радиоактивной помойкой начинают строить Морской порт.
Сколько грозных предписаний послали руководители Санкт- Петербургского центра госсанэпиднадзора в Министерство Обороны, командирам Ленинградской Военно-Морской базы …. Не счесть. Ведь началась переписка еще в 1960 году! Наверное, столько же в эти же адреса ушло писем от городского правительства. У Министерства Обороны был свой железный довод, – денег нет! Переписка оседала в сейфах секретных и несекретных отделов. Дело в том, что все разработки боевых радиоактивных веществ были закрыты грифом «совершенно секретно». В своих публикациях я настаивал – тот, кто наследил, должен убрать за собой. Не хватает денег на дезактивацию? Поставьте для начала надежный забор, охрану, чтобы не облучались матросы, пацаны, влюбленные парочки.

Время от времени появлялись слухи, что появился богатый инвестор, который готов вложить деньги в дезактивацию военного городка №6. Но слухи так и оставались слухами. Один раз – осенью того же 1992 года появилась фирма «Фрейм», объявившая, что она возьмется за дезактивацию. Но иностранные фирмы — инвесторы, которые дают денег, хотят получить взамен в бессрочное пользование 180 гектаров прибрежной земли Васильевского острова. Один из руководителей «Фрейма» Александр Плугин в беседе со мной произнес фразу, которая врезалась в память:

— На территории городка занимались исследованием влияния радиоактивных веществ на биомассу разного толка.

Когда выяснилось, что 180 гектаров в бессрочное пользование городское правительство не отдаст, «Фрейм» пропал также внезапно, как и появился.
Иногда с радиоактивной помойкой на Шкиперском протоке возникали ситуации совершенно фантасмагорические. Помните, как наш город боролся за то, чтобы принять Олимпийские игры 2004 года? Главный архитектор города на презентации с гордостью показывал генплан будущих олимпийских объектов. На месте ядерной помойки должны были возвести…. пресс-центр. Самое место для бумагомарак.
Наконец вместо дряхлого деревянного забора появился бетонный, с колючкой поверху. Впору было ликовать и бить себя в грудь: вот она, могучая сила четвертой власти. Но из-за забора все так же тянулись вверх кусты, постепенно становившиеся деревьями. С них на тротуар, дорогу летела листва, пропитанная радионуклидами. На ногах прохожих, на протекторах машин грязь продолжала мигрировать. Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы узнать, кто же стал владельцем военного городка № 6. А это ведь не только небольшая территория в несколько гектаров, изгвозданная радионуклидами, это действительно целый городок с огромными складами, заглубленными в землю. Потому что военным городком № 6 владел НИИ ВМФ, в котором действительно разрабатывали химическое оружие. Как говорится – час от часу не легче, кроме радиационного загрязнения там может оказаться букет с примесью сильных токсикантов. Оказалось, что новый владелец городка – научно-производственная фирма «ЭКРОС». Ведущая российская компания — крупнейший производитель химико-лабораторной продукции. Фирма – экологическая. И название ее расшифровывается ни много, ни мало как — «ЭКОЛОГИЯ РОССИИ». Я вздохнул с облегчением, решил, что уж с руководителями экологической фирмы у меня — экологического журналиста проблем с получением информации не возникнет. Не тут то было! Все мои попытки узнать у руководителей «ЭКРОСА» что же происходит на территории, огороженной бетонным забором, насколько далеко расползлось с нее радиоактивное загрязнение, наталкивались на такое мощное сопротивление, которого я никогда не испытывал, встречаясь с офицерами Ленинградской Военно-Морской Базы. Самое большое, чего мне удалось добиться: «Территория надежно охраняется, никакой опасности для населения не представляет, и мы туда вас никогда не пустим!».

К этому времени в городе после грянувшего Чернобыля уже вовсю шли комплексные работы по радиоэкологическому изучению территории. Поначалу секретные. Летали вертолеты с аппаратурой на борту, велась пешая гамма-съемка. Радиоактивное загрязнение города на Неве началось не с Чернобыля, а еще в 1905 году, когда сюда завезли сотни тонн урановой руды для получения радия – 226. Которым тогда было модно лечить самые разные болезни. Именно в нашем городе родилась российская радиохимия, основан Радиевый институт. Тут начали работы по расщеплению ядра, создали центрифужный метод изотопного обогащения урана. Именно наш город до сих пор является крупнейшим атомным центром страны, тут сосредоточены самые качественные «ядерные мозги». Поэтому и уделан он оказался, — по самую шею. В 1991 году экологический союз «Мониторинг» издал карту, на которую страшно смотреть – нет места, чтобы не торчал значок, обозначающий радиоактивное пятно. Было зарегистрировано 1360 участков с повышенным гамма — фоном. Изымались тысячи источников ионизирующего излучения. В институтах, школах, домах пионеров, технических кружках, музеях. Некоторые мощные источники находили брошенными в парках, на пустырях, рядом с воинскими частями. Чистились свалки. Обследовались и вычищались квартиры, где люди десятилетиями хранили приборы, с нанесенными на шкалы светосоставом постоянного действия на основе солей радия – 226. От приборов светило до 10 тысяч микрорентген в час. Но Шкиперка продолжала оставаться самым радиоактивно грязным местом северной столицы.

Надо отдать должное специалистам Комитета по природопользованию, охране окружающей среды и обеспечению экологической безопасности Санкт — Петербурга. Без них проблема Шкиперского протока с мертвой точки бы не сдвинулась. Именно они, убедившись, что инвесторов с мешком денег можно и не дождаться, добились выделения средств из экологического фонда города на первый этап дезактивации. В ходе работ разобрали и дезактивировали надземные части наиболее загрязненных зданий, а их фундаменты законсервировали. На этом деньги кончились.

Таинственная испытательная база
Но Шкиперский проток в разработке боевых радиоактивных веществ был лишь началом цепочки. Второе звено было в трех километрах от поселка Приветнинское в районе окончания форта Ино. Практически в центре поселка Песочное. Георгий Бронзов рассказал мне, что там расположена испытательная база, охраняет ее воинская часть, сторожа большой кусок леса, огороженный деревянным забором и тройным заграждением из колючей проволоки. В части была славная сауна, куда любило ездить париться флотское начальство, грибки и ягодки были в том месте обильные. Часть эта подчинялась той, где служил капитан II ранга Бронзов. В офицерской среде ходили разговоры, что раньше на базе у Приветни велись какие-то секретные работы.

Однажды в Гатчину, где служил Бронзов, привезли доски, – в Приветне завели столярную мастерскую. Бронзов по привычке профессионала радиационной безопасности решил доски померить радиометром. Они излучали 500 бета — частиц в минуту с квадратного сантиметра!

Вот тогда Бронзов и понял – раз древесина, привезенная с базы, настолько бета-активна, значит в земле активность на несколько порядков выше. И на свой страх и риск решил вместе с помощником обследовать территорию загадочной базы. Он к тому времени уже знал, что по растительности можно оконтурить радиоактивное загрязнение, которое именно с растительностью и вылезает на поверхность земли. Всего десять дней было в его распоряжении. Но картина выяснилась настолько тревожная, что нужно было бить тревогу. Весь участок, обнесенный колючкой, понижается в сторону Финского залива, и гидрология его исковеркана при строительстве форта Ино. На территории базы там и тут стояли пронумерованные бетонные столбики. Копнешь землю под таким столбиком, – гамма-фон подскакивает в два – три раза. А замеряешь листву берез – рябин – в них 4 – 5 тысяч бета — частиц. Бронзов понял, что именно стронций-90, этот жесткий бета-излучатель, хорошо вытягивается растительностью на поверхность. Он обнаружил два бетонных могильника с захороненным оборудованием атомного ледокола «Ленин», в их приямках замеры дали по 1500 микрорентген в час. В одном месте нашел Бронзов подземное бетонное сооружение, но что в нем, – поди узнай.

Радиоактивное загрязнение грунта и растительности Бронзов обнаружил и за пределами технической территории базы – между остатками наиболее крупного сооружения разрушенного форта и дамбой. Общей площадью около 12 тысяч квадратных метров.

Данные этого обследования доказывали, что наверняка и на базе работали с боевыми радиоактивными веществами. И, действуя по той же схеме, что и на Шкиперском протоке, сливали растворы в рассасывающие колодцы, которые позже засыпали чистым грунтом, в спецканализацию. Хоронили подопытных животных. И захоронения тех лет привели к тому, что радиоактивные отходы проникли в огромные объемы грунтов на глубине. А радиоактивность — это экскременты такого сорта, что не лежат на месте. Корнями деревьев радионуклиды вытянуло на поверхность, закружился водоворот, когда опадающая листва, разлагаясь, стала разносить грязь дальше. С водными потоками радионуклиды поплыли к заливу. По результатам замеров Бронзов составил схему, где совершенно четко просматривался язык радионуклидов, сползающих к Финскому заливу.

Со всеми этими данными Георгий Николаевич пришел к своему командиру и попытался достучаться, докричаться до специалиста, офицера, человека. От него просто отмахнулись, как от докучливой мухи. Напомню, что эта воинская часть на тот момент была головной в обеспечении радиационной безопасности всего ВМФ. Долго Бронзов бился головой об эту стенку, пока его не «ушли» из ВМФ. Рецепт то старый: нет человека, – нет проблемы!

В Приветнинское впервые я приехал летом 1992 года, разыскал таинственную базу. Рядом с ней в лесу аукались грибники. И грибочки они собирали как раз в том радиоактивном языке, который шел с территории базы. Попытался я грибникам объяснить, чем это может грозить, но наткнулся все на то же кондовое: да мы тут все время собираем, и ничего, – помирать не собираемся! И копыта не выросли.
Спокойно прошел я через три ряда колючки, ее ряды были в дырках. К забору как раз у таблички со знаком радиоактивности была заботливо приставлена железная лестница. Это солдатики обеспечивали себе комфорт во время самоволок.

У железобетонных пронумерованных столбиков я нашел колодцы спецканализации, битком набитые гравием. Чтобы дозиметр не засек гамма-излучение. Возле небольшого сарая лежали штабели контейнеров защитного цвета, нарыты шурфы и на арматуринах прикреплены желтые таблички с надписями «Заражено». А в самом сарае грудами лежали противогазы. У меня мурашки побежали по коже – на этой территории работали не только с радиологическим оружием, но и с химическим. Беспечно пели-заливались птицы, в небе проплывали белоснежные облака, июльский день дышал жарой. А мне было холодно, как будто окунули меня в ледяную воду недавнего прошлого.

Публикации о радиоактивном загрязнении у поселков Песочное и Приветнинское свое дело сделали. Правда, военные так же как и на Шкиперском протоке ограничились мерами чисто косметическими – восстановили колючую проволоку, подновили забор. И за то спасибо. По слухам, к 300 летию Петербурга базе выделили деньги, и там был основательный аврал, многие начальники оттуда не вылезали днем и ночью. Надеюсь, что во время этого аврала вывезли содержимое самых опасных могильников. Но все, что лежало в земле, в рассасывающих колодцах, в спецканализации, и расползалось оттуда вместе грунтовыми водами, листвой, так и лежит, так и ползет. Причем, кроме радионуклидов, излучающих бета и гамма частицы, есть в «грязной» земле у поселка Песочное и самые опасные – альфа — излучатели. Мне довелось во время этого журналистского расследования увидеть отчет НИИ промышленной и морской медицины. Его специалисты провели замеры на склоне, ведущем от базы к жилому городку, где живут офицеры с семьями. В пробах грунта обнаружена альфа-активность.

Осенью 2004 года о могильнике у поселка Песочное вдруг сообщили сразу несколько питерских телеканалов. Оказалось, что губернатор Сердюков приехал с инспекцией в Выборгский район, и решил посмотреть, что же происходит на территории базы. Но военные его туда не пустили. Надо думать, что губернатора эта ситуация, мягко говоря, возмутила. На базу с проверкой приехала прокуратура Ленинградского военного округа, обещала журналистам сообщить о результатах работы. И будто воды в рот набрала.

Выяснилось, что кроме грибников и ягодников, которые собирают дары леса в пятне радиоактивного загрязнения, опасности облучиться подвергаются местные пацаны, которые усиленно копают порох в развалинах форта Ино. А также геокешеры. Геокешинг, — это игра, которой увлекаются сейчас во всем мире. «Поиск сокровищ» с применением спутниковой GPS навигации. Одни геокешеры делают тайники, и сообщают их координаты на своих сайтах. Другие эти тайники ищут. А так как развалины, подземелья форта Ино место притягательное для искателей приключений, то геокешеры всей России в этих подземельях путешествуют.

Святой остров Коневец
Все связано со всем, все – со всем. И на одном из прекраснейших островов Ладоги, там, где высится Коневский монастырь, основанный в конце XIV века, можно, оказывается, испытывать смертоносное оружие. А что – жить военным есть где, монастырские помещения большие, погреба тоже пригодятся, зато охранять остров легко. Ну, а то, что пятимиллионный Ленинград воду из Ладожского озера пьет, никому из высоких чинов и в голову не приходило. Ходил я к святым отцам, которые командуют монастырем, принес им свою статью о том, что на острове есть места, загрязненные радиоактивностью и химическим оружием. А это опасно для многочисленных паломников. Реакция была – ноль!

В один из дней, когда на моем столе в редакции лежала рукопись о боевых радиоактивных веществах, в комнате появился пожилой человек с неистребимой армейской выправкой. Константин Лебедев пришел, чтобы зазвать меня на какую-то экологическую встречу, я отнекивался. И тут он углядел заголовок будущей статьи. И вдруг признался:

— А я ведь работал в том самом институте на Шкиперском протоке. Полигон у нас был на острове Коневец на Ладоге. Мы работали там с зарином, зоманом, табуном, адамситом, ипритом, люизитом. Подрывали заряды с отравляющими веществами рядом с подопытными животными. Взрывали и заряды с боевыми радиоактивными веществами. Подробно рассказать, да еще на диктофон? Нет, у меня подписка без срока давности.

Спустя несколько лет мне удалось разыскать другого свидетеля – Леонида Петрова. Он не стал ссылаться на подписку о неразглашении, а рассказал все, что знал и помнил. На Коневец попал в феврале 1957 в звании рядового в составе химвзвода. Закончил десятимесячные курсы в школе оружия Объединенного учебного отряда в Выборге. В этом же взводе служили Александр Степанов из Новгородской области, Владимир Омельченко с Украины, Виктор Степанов из города Колпино, Виктор Быков, Борис Мухин – оба из Ленинграда. У Леонида Ивановича сохранилась фотография (хотя фотографировать на острове строжайше запрещалось): он и его друзья составили спортивную пирамиду, все лыбятся в объектив, молодые, мускулистые, в длинных черных трусах.

В школе оружия он, так же, как и другие курсанты, изучал тему радиоактивности, и приборы, замеряющие активность тоже проходил. И как с ними работать. На Коневце он был заражающим радиоактивными веществами. Они ежедневно, кроме воскресений, по восемь часов работали с жидкими радиоактивными веществами. Заражали листы, покрашенные разной краской. Потом смывали боевые радиоактивные вещества дезрастворами. И вся эта смесь лилась прямо на ладожский песок. Были и такие опыты: растворы наносились на листы корабельной стали, им давали высохнуть, потом туда же сажали кроликов с выстриженной на пузе шерстью. Через двадцать – тридцать минут у кроликов расширялись зрачки, и офицеры их увозили в лабораторию. Лаборатория была в одноэтажном кирпичном здании, которое стояло посередине между казармами и церковью. А вот где хоронили подопытных животных, Леонид Петров не знает, вся его служба проходила на берегу.

— Вы много раз глядели на кроликов, сидящих на листах. А сами то не думали, что излучение и на вас действует? — спросил я ветерана
— Мыслей о том, что это может нанести вред нашему здоровью, не было. Молодые были, — ответил он.

Полигон находился на северной оконечности Коневца у мыса Варгосы прямо на берегу. Землянки, где хранились емкости с радиоактивными веществами, расположили рядом с полигоном. Во время опытов поверх хебешной формы на матросах были резиновые комбинезоны, лица защищали марлевыми масками или противогазами. Закончив работу, никакой санитарной обработки они не проходили. Душевая была, но вода в ней была холодная, – не сильно помоешься. Обмундирование полоскали в тазу, на следующей день снова надевали. Резиновые комбинезоны после работы обмывали просто – заходили в них в Ладогу. В бухте на воде постоянно появлялась дохлая рыба, но у матросов хватало ума ее не есть. Тогда они не задумывались, почему на всех этапах работы с радиоактивными веществами офицеры рядом не появлялись. Все указания им давали тогда, когда они приходили в казарму.

— Неужели за все время работы с БРВ вы не замеряли уровни гамма – излучения, — задал я вопрос, все время вертевшийся на языке.
— Когда в первый раз работали с растворами, нам выдали индивидуальные дозиметры, и вечером они показали дозу – 25 рентген. Больше нам их не выдавали, – вспомнил Петров.

Уже осенью у молодого матроса повисла левая рука, начались сильнейшие головокружения, боли в желудке. А уже в январе следующего года его из армии комиссовали. Вместе с ним комиссовали многих матросов из его взвода. А на Коневец привезли для прохождения службы новых матросов – химиков.
Сейчас Леонид Иванович тяжело болеет, периодически ему удается лечь подлечиться в спецгоспиталь. С большим трудом удалось добиться, чтобы выдали удостоверение ветеранов подразделений особого риска.

Со скрипом двигалось мое журналистское расследование, с огромным трудом удавалось найти свидетелей тех событий. А найдешь, – скажут два слова и молчок: я на подписке. Однажды повезло, удалось найти человека, который много рассказал о том, как почти пять лет прослужил на острове Коневец. Артур Теберг до этого успел хлебнуть лиха по самые ноздри на войне. Умирал от дистрофии в блокадном Ленинграде. В армию удалось попасть с трудом – мешала латышская фамилия. Прошел от Сталинграда до Берлина. Сначала санинструктором в пехтуре, потом поднялся до топографа в артиллерии. А за Одером пришлось ему испытать, что такое газовая атака. Выжил. Выжил и тогда, когда на том же Одере в их блиндаж попал снаряд. Одних убило наповал, других ранило. И только он остался цел — невредим. Потом окончил химический факультет высшего инженерно-технического училища. На Коневец инженер — химик Теберг попал в ноябре 1950 года лейтенантом и прослужил до лета 1957. Жена его тоже принимала участие в испытаниях, ставила дымзавесы на озере с катера.

— Наша площадка для испытаний табуна, зарина, зомана — фосфорорганических отравляющих веществ была на северной части острова. А это вещества нестойкие. Со стойкими работала группа Вильяма Барабанова на Южной площадке, я сам там никогда не был, — вспоминает Теберг. – Все фосфорорганические вещества крайне опасны, достаточно было одного вдоха, чтобы наступила смерть. Поэтому офицеры, матросы работали в тщательно пригнанных противогазах, в резиновых комбинезонах. Проверяли, как отравляющие вещества действуют на подопытных животных, как быстро оседают, чем их можно дегазировать. На наших глазах гибли подопытные кролики. Это были жуткие, омерзительные картины, животные погибали от страшных судорог.

Теберг уверяет, что за время его службы на этой площадке ни одного ЧП не было. На площадке всегда дежурило два врача со всеми лекарствами, с запасом антидотов. И лишь один раз при испытании дымовой завесы ветер резко изменился, и пришлось Тебергу лезть под дым. Вся рубашка покрылась точечками от мелких брызг серной кислоты. Подрывали мины и бомбы. На косе, уходящей в Ладогу, испытывали всевозможные дымовые смеси. Для испытаний отравляющих веществ было важно, чтобы ветер дул в сторону Ладоги, а не острова. Никаких ограждений, предупреждающих надписей вокруг площадки не было. Не было и никаких сигналов о начале испытаний. Потому что из своих никто бы и так на площадку не пошел. А чужие могли приблизиться только по озеру, но там было каменистое мелководье, и рыбакам там, как уверяет Теберг, делать было нечего.

— А не было у вас мыслей о том, что все эти отравляющие вещества попадают в Ладогу, из которой пьет воду пятимиллионный Ленинград, — спросил я Теберга.
— Да ничего не должно было в озеро попадать, — уверенно ответил он. – При взрывах легкая паровая фаза уходила в атмосферу, и там растворялась, а та, что оседала на почву, очень быстро гидролизовалась.
— Но кроме тех отравляющих веществ, которые испытывали вы, были и другие – иприт, люизит, адамсит, в которых большие количества того же мышьяка, — возражал я. – Он то разлагается очень медленно.
— Так мы с ними почти и не работали, — парировал бывший инженер-химик. – Поймите, у нас было ощущение, что мы делаем очень нужное для страны и флота дело.

И он, и его жена с удовольствием вспоминают, какая хорошая, спокойная жизнь была на острове, какие чудные танцы, а грибов, ягод – просто изобилие. Для них это было замечательное время. Они были молоды и счастливы.

Атомная энергия Коневца
На Коневце мне удалось побывать летом 2000 года. Корабль «Эколог» Карельской академии наук вышел в Ладожское озеро с группой питерских, карельских, финских ученых для изучения поголовья кольчатой нерпы и пернатых. К острову наш «Эколог» подошел к вечеру. Из газетных публикаций я знал, что военные с острова уже ушли, из секретного он стал «святым»: на острове восстанавливается Коневский монастырь, и многие паломники мечтают в нем побывать. Восстановлению монастыря помогает Финляндия. Ветер развел у Коневца сердитую волну. Но ученые все же решили высадиться. С дозиметром наперевес я пошел по берегу в сторону мыса Варгосы, где на мелководье издалека виднелись какие-то полузатопленные корабли, изрешеченные пробоинами. И как же шпынял себя, что не взял с собой надежный радиометр, а только этот — бытовой дозиметр.

Ученые старательно осматривали в бинокли камни, пригодные для отдыха нерп, а мне было не до кольчатого чуда. Где-то на этом красивом берегу, усыпанном валунами, получил свои дозы рентген молодой матросик Леня Петров. Где-то тут был полигон, на котором взрывали бомбы с ипритом и люизитом. На небольшом мысочке обнаружил бетонный бункер, а когда вошел внутрь стрелка дозиметра показала, что внутри повышенный гамма — фон. На берегу озера, не доходя до мыса Варгосы, я наткнулся на двойной забор из колючей проволоки. Бетонные столбы были новехонькими. Были в наличии и грибки для часовых. Но часовых под ними не было. Там, где колючка совсем близко подступила к озеру, волны свалили столбы, и я прошел на территорию, где стояли загадочного вида приборы и механизмы. Видел воронки, где недавно что-то взрывали. Валялись осколки и несгоревшие куски взрывчатки. Ясно стало — полигон. Действующий.

Металлический стук раздался с берега, от причала. У внушительных размеров катера возился мужичок лет пятидесяти. Он охотно сообщил, что с конца войны по 1996 год тут была опытная станция, на которой разрабатывали новые виды оружия и взрывчатки. Ими и курочили корабли, стоящие на мели. А сейчас только ученые на полигоне работают из института атомной энергии. Но там ядерных материалов нет.

Тайны Хейнясейма
Тем жарким летом наш «Эколог» бросил якорь и у островов Хейнясейма. Скажу честно, когда я шагнул на песок самого большого острова этого архипелага, был внутренний мандраж. Рассказывали, что где-то здесь стояли казармы испытателей радиологического оружия, здесь долгие годы гремели взрывы, возле одного из островов был брошен бывший немецкий миноносец, заполненный жидкими радиоактивными отходами. Много раз военные мне объясняли, что никакой радиационной опасности на островах нет. Мол, основные грязные места вычищены. А там, где вычистить было невозможно, стоят знаки радиационной опасности. К тому же, начиная с момента распаления льда и до поздней осени острова охраняют. И просто не дают рыбакам и туристам высаживаться.

Никаких часовых на Хейнясейма мы в тот июньский день не увидели, не было и знаков радиационной опасности. Но я нашел бухту, куда причаливали военные корабли, нашел фундаменты домов, какие-то сегменты металлических емкостей, груды железа, которая когда-то была военной техникой, но была сброшена со скалы, подорвана, раскурочена взрывами до неузнаваемости. До мелких, рваных осколков. Мой бытовой дозиметр показывал, что гамма-фон в норме, но я то знал, что тот же стронций-90, плутоний – 239 им не засечь.

В тот же день вместе с учеными мне удалось попасть на остров Кугрисаари, где в скалах невысоко над водой я обнаружил тоннель. К нему из воды подходили толстые кабели, металлическая труба. Тусклый свет фонарика едва освещал стены тоннеля. Я прошел по нему до конца, обнаружил небольшую комнату, дальше хода не было. Или завалило взрывом? Дозиметр в тоннеле попискивал успокаивающе – фон в норме.

Только когда катер отчалил от острова, мы заметили на скале щит с надписью: «Стой! Опасно. Выставлены мины!». Тут уж у нас и холодок побежал за ворот – действительно, мины стоят или это военные так шутят?

Огневые точки Мюкериккю
Тем же летом был я на изумительном по красоте острове Мюкериккю. Он расположен в 12 километрах от Валаамского архипелага. В шестнадцати от Хейнясейма. И когда катер подходил к Мюкериккю, я видел в бинокль, как волны тихо набегают на его песчаные пляжи у гранитных круч, поросших соснами и можжевельником. И поймал себя на мысли, – наверное, таким был рай. Вместе с финским профессором Мартти Сойккели, приготовив бинокли, фотокамеры стали подниматься, карабкаться по скалам, чтобы подсчитать кольчатых нерп, гревшихся на крохотном плоском островке. Поднялись на самую верхотуру, и неожиданно наткнулись на траншеи и блиндажи, орудийные и пулеметные гнезда. Сколько же взрывчатки, труда, сил было потрачено здесь. В монолитных скалах выдолбить зигзаги траншей, глубокие, обширные блиндажи, склады для боеприпасов. Не один, не два года вгрызались тут в скалы. Кто – мы или финны? И сколько крови тут пролито? Переглянулись мы с профессором, понял я по его хмурому виду, что и он думал о войне.

Мы с финским профессором долго ходили по острову. И видели, что везде, на самых высоких, самых красивых местах человек готовился к убийству других человеков. В густом лесу наткнулись на бетонный бункер, где стоял тяжкий, затхлый воздух. Нары, пирамиды для оружия. На столе лежал потрепанный томик. Я раскрыл первую страницу. «Настольная книга атеиста». Перевел название Мартти. Он понимающе кивнул – это вместо Библии.

И невдомек мне тогда было, что и на этом прекрасном острове, про который мне думалось – рай, тоже взрывали бомбы с радиоактивными зарядами, и вся листва, все деревья здесь пропитаны радионуклидами.

Дети сталинского времени
Кто ищет, тот находит. Пусть и не сразу. Удалось и мне найти людей, которые служили в той самой совершенно секретной структуре, где были разработаны боевые радиоактивные вещества. Виктор Иванович Матюхин закончил факультет анилинокрасочной промышленности Химико-технологического института в городе Рубежное. Служил на кораблях и в береговой обороне Северного Флота. Работал в Радиевом институте, успел отслужить на Семипалатинском полигоне, участвовал в испытаниях атомного оружия. Работал вместе с Сахаровым и Курчатовым. Рисковал жизнью, отбирая пробы у эпицентра взрыва бомбы в 1951 году. Владимир Владимирович Бордуков окончил Томский государственный университет, потом курсы в Военно-Морской Академии. 5 ноября 1953 года впервые прошел проходную на Шкиперском протоке.

Ветераны разложили папки с документами, пожелтевшие газетные вырезки, фотографии стали рассказывать, горячась, перебивая друг друга. И мы оказались в том раскаленном времени…. Когда Соединенные Штаты уже в июле 1945 подорвали ядерное устройство на полигоне в Аламосе. Когда они взорвали бомбы «Малыш» и «Толстяк» над Хиросимой и Нагасаки. Точное число погибших в этой катастрофе до сих пор не известно. Лишь предполагается, что до конца 1945 года в Хиросиме погибло около 140 тысяч человек, а в Нагасаки – около 70 тысяч. В районе эпицентров взрывов температура составляла 3000 – 4000 градусов по Цельсию. Горело все, что могло гореть. Те люди, что не сгорели мгновенно, получили такие ожоги кожи, что умерли в тяжелейших муках через несколько дней. Десятки тысяч были убиты ударной волной. Еще десятки тысяч убила лучевая болезнь.

Американцы были уверены, что СССР, истерзанный, опустошенный войной, понесший колоссальные людские потери не сможет догнать их в сложнейшем производстве атомных бомб. Что не хватит ни денег, ни умов. Уверены настолько, что 12 августа того же 45 года издали книгу Смита «Атомная энергия в военных целях». Это был официальный отчет о разработке атомной бомбы. Американцы, — уверяли меня Матюхин и Бордуков, не учли главного: в СССР вся власть была у одного лица. И именно ему было по силам то, что Запад считал невозможным. Гонка была бешеной. Атомным проектом СССР руководил Спецкомитет, который был создан при Государственном комитете обороны. Возглавлял его всемогущий Лаврентий Берия. Но стоял над всем – Сталин.

США спешили продемонстрировать свое превосходство. Летом 1946 года провели на атолле Бикини войсковую операцию «Кросродс». Одну атомную бомбу сбросили с самолета. Вторую рванули в море на глубине 27 метров. В качестве мишеней использовались 80 кораблей. На их палубах находились тысячи подопытных животных. После замеров уровней гамма-фона на штурм пошли объединенные команды пехоты и морских подразделений. На эту операцию США пригласили делегации всех стран. В том числе и СССР.

Трудно точно подсчитать, сколько же всего человек, сколько ресурсов было брошено в СССР на создание бомбы. Сколько было жертв. И беспримерного героизма. Сорок пять тысяч человек днем и ночью строили плутониевый комбинат № 817 на объекте «Челябинск –40». Немалую долю строителей составляли зеки. Коробка здания реактора «А» была готова к концу 1947 года, уже 19 июня 1948 реактор вышел на проектную мощность. Когда в январе 1949 года реактор был остановлен из-за аварии, сам Курчатов отбирал аварийные урановые блоки. Получил дозу облучения более 400 рентген. Но самое главное было сделано, – в этих облученных блоках содержался наработанный плутоний, который должен пойти на изготовление атомного заряда РДС – 1. А расшифровывалась это так – «Россия делает сама». Наконец, 29 августа 1949 года на Семипалатинском полигоне грянул первый в СССР атомный взрыв. Те, кто работал на полигоне, запомнили, как Берия потребовал, чтобы самый лучший фотограф снял его на фоне разрушенных и дымящихся зданий, рядом с опрокинутой, искалеченной военной техникой. Взяв с собой альбом фотографий и другие документы о первом ядерном взрыве, Берия немедленно вылетел с ними в Москву для доклада Хозяину. Американские ученые дали советской атомной бомбе имя – «Джо – 1».

— Чем было вызвано решение о разработке боевых радиоактивных веществ? – спросил я у Бордукова и Матюхина. – Ведь наша бомба уже была испытана, нарабатывался плутоний, уран для новых.

— Да поймите, — растолковывали мне ветераны, — американцы разрабатывали программу уничтожения 65 миллионов наших людей, хотели сбросить на крупные города 300 атомных боеприпасов. У Спецкомитета имелись сведения, что американцы ведут работы и по созданию радиологического оружия. Поэтому и потребовалась срочная разработка БРВ, причем из отходов атомного производства. Вот почему вскоре после испытания РДС – 1 Спецкомитет принял решение создать на базе научно-исследовательского химического института ВМФ научно-исследовательскую атомную структуру – 15 направление. На базе НИИ- 17 ВМФ решено было создать 1 направление. Работать обе структуры начали в 1951 году. Оба направления разместили на Шкиперском протоке, но ввиду особой секретности замкнули на 6 управление ВМФ. 15 направление возглавил профессор, доктор химических наук Василий Владимирович Кесарев, а 1 направление профессор, доктор медицинских наук Лев Александрович Перцев.

У химического института ВМФ был свой полигон для испытания химического оружия №228 на острове Коневец. Численность личного состава на нем доходила до 450 человек. Но испытывать БРВ на том этапе на нем сочли невозможным. Зато его начальник Сергей Дворовой нашел место нового полигона, который подходил для испытания радиологического оружия – группа островов Хейнясейма. Они расположены выше Приозерска, в карельской части Ладожского озера. От материка удалены на девять километров.

Первое направление, вспоминают Бордуков и Матюхин, изучало радиационное воздействие на человека. Мощный коллектив медиков проводил испытания, – как же вся эта радиоактивная гадость действует на живое. Эти крупные работы они вели на Семипалатинском полигоне, на Ладоге, у Приветнинского, а на Шкиперском протоке у них был свой виварий. Деталей этих исследований ни Бордуков, ни Матюхин, конечно же, не знают. Режим секретности был такой, что не положено было интересоваться, чем занимается сосед, работающий в одной с тобой комнате. А уж тем более в соседнем кабинете. При размножении документов был предусмотрен «черновик» и «беловик». Причем черновик уничтожался специальной комиссией, а на «беловике» делалась пометка, куда рассылается и сколько изготовлено экземпляров. Важные отчеты писались от руки. Были введены особые шифры, и секретная часть требовала употреблять свой «птичий язык», где вместо альфа, бета, гамма излучений было приказано писать: первый, второй и третий расходы.
Коренные сотрудники НИИ, конечно же, завидовали работникам 15 и 1 направления, – у тех была существенная надбавка в зарплате. А у них, занимающихся боевыми химическими и биологическими веществами, такой надбавки не было. То, что оба направления работали над радиоактивными составами, секретом ни для кого в институте не было. В мастерских на глазах у всех готовили свинцовую защиту, дозиметрическую аппаратуру, привозили тяжелые контейнеры.

Ленинград был выбран потому, что здесь был Радиевый институт, основной научный разработчик нового оружия. А научно – исследовательский институт на Шкиперском протоке потому, что именно он возник на месте лаборатории, в которой в 1891 году по заданию адмирала Макарова отрабатывал технологии создания своих порохов Менделеев. Дмитрий Иванович рассчитал очень точно: в здании лаборатории нужно сделать огромные окна и толстенные полуметровые стены. Если будет взрыв, – вынесет окна, а стены останутся. Именно это здание сочли подходящим для таких работ как создание БРВ.

С комбината «Маяк» привозили в больших и маленьких контейнерах раствор «904». С железнодорожной станции контейнеры везли на Шкиперский проток через весь город. Раствор получался в результате растворения урановых блоков и выделения из этой жидкости плутония. Остальное было отходом, который и назывался раствор «904». Какие у него были характеристики, с чем имели дело сотрудники 15 направления? Один литр раствора по гамма-излучению был эквивалентен одному килограмму радия. Это означало, что на расстояния одного метра от такого источника мощность дозы по гамма – излучению составляла порядка 1000 рентген в час. При этом выяснилось, что практически вся гамма-активность обязана присутствию в растворе одного грамма изотопов ниобия — 95 и циркония – 95. Оба изотопа имели период полураспада около двух месяцев. Все это стало ясно только после долгой, кропотливой работы двух групп исследователей. Которые по неопытности работали методом «тыка». Ампула с осадком таких изотопов весом в один килограмм была эквивалентна одной тонне радия. Эта чудовищная активность на расстоянии в один метр создавала бы мощность дозы в миллион рентген в час. Шоковой дозой, при которой боец противника погибает «под лучом», является однократная доза в 10 тысяч рентген. Концентрат назывался концентрат «СК» – Спецкомитета. А когда этот концентрат вводили в какую-то основу, получался препарат СК.

— А не было такого замысла, – путем создания БРВ уменьшать количество делящихся материалов в отходах военных реакторов? – спросил я Владимира Бордукова.
– Была, — подтвердил он. — У американцев при наработке оружейного плутония и урана не было проблем с высокоактивными отходами просто потому, что у них реакторы работали на Тихоокеанском побережье, отходы сбрасывались в бурные реки, которые текли в океан.

Из досье «Беллоны»: Хэнфордский ядерный комплекс США (штат Вашингтон) был построен в 1943 году для производства оружейного плутония. Первые годы работы комплекса сопровождались большими выбросами радиоактивных веществ в окружающую среду. Американские специалисты стремились обогнать немецких разработчиков и добиться монополии в обладании ядерным оружием. Наибольшее количество радиоактивных веществ (в основном йода – 131) было выброшено в атмосферу в 1944 – 1956 годах. И на это же время приходится максимальное облучение населения. Во время эксперимента под кодовым названием «Грин – Ран» 2 декабря 1949 года одна тонна облученного урана была подвергнута переработке через 16 дней выдержки вместо необходимых по технологии 83 – 101 дня. Целью эксперимента являлась разработка метода определения мест размещения плутониевых заводов в СССР. Из-за нарушения технологического процесса произошел выброс радиоактивных веществ. Радиоактивное облако накрыло многие населенные пункты. Более 20 тысяч детей получили высокие дозы, потому что пили молоко коров, которые паслись на пастбищах, загрязненных радиоактивным йодом.
А мы свои военные реакторы для наработки плутония расположили у Челябинска, и одной из острейших стала проблема ликвидация отходов. Куда их девать? С самого начала работы реакторов отходы низкой и средней активности сбрасывали в речную систему Теча – Исеть –Иртыш. Загрязнили их до предела. Облучились десятки тысяч человек. Попытались хранить высокоактивные отходы в специальных емкостях. Грянула авария 1957 года. Поэтому расчет у нас был простой: если начнется ядерная война, то эти отходы нам ни к чему, лучше их сбросить на противника.

Из досье «Беллоны»: Всего за десять лет с начала работы реакторов ПО «Маяк» в речную систему Теча – Исеть – Тобол было сброшено 76 миллионов кубометров сточных вод общей активностью по бета-излучению свыше 2, 75 млн Ки. Всего радиационному воздействию подверглись 124 тысячи человек, проживавших в населенных пунктах на берегах рек этой водной системы.

29 сентября 1957 года произошла Кыштымская авария. В результате технической неисправности взорвалась одна из емкостей – хранилищ высокоактивных отходов. Из хранилища в окружающую среду была выброшена смесь радионуклидов общей активностью 20 млн Ки. Радиоактивное облако прошло над тремя областями. Образовался Восточно – Уральский радиоактивный след. Он охватил территорию 2 700 квадратных километров, в том числе накрыл 63 населенных пункта, где проживала 41 тысяча человек. Во время ликвидации последствий аварии власти использовали даже школьников, которые получили очень серьезные дозы облучения. Более 40 лет Минатом и Федеральное управление «Медбиоэкстрем» при Министерстве здравоохранения скрывают трагические последствия этой аварии. Хотя радиационное загрязнение Челябинской области продолжается до сих пор: в районе Восточно-Уральского радиоактивного следа происходят выбросы стронция-90, цезия-137, плутония-238, -241. Пострадавшие люди до сих пор не получают надлежащих пособий и компенсаций за ущерб, нанесенный здоровью.
Но кроме Ленинграда, вспоминают Бордуков и Матюхин, было еще одно место, где работали над радиологическим оружием. Этот институт находился в подмосковном Загорске. Работы по созданию БРВ здесь велись всего два года – с 51 по 52. Все испытания сотрудники института вели только на Семипалатинском полигоне. Этот вид радиологического оружия армейские специалисты разрабатывали для применения на суше. В нем мощное бета — излучение достигалось за счет стронция-90. Армии нужно было, чтобы это оружие можно было легко перевозить, а бета излучение поглощалось даже слоем алюминия в 6 мм. Возможно, разработки в Загорске были прекращены из-за аварии, которая произошла на Семипалатинском полигоне. Вот что вспоминает об этом Виктор Матюхин:

— Вдруг нам приказывают – отправить бригаду для ликвидации последствий аварии в Семипалатинске. Как бригаду, зачем? Оказывается, эти загорские загрузили свой аппарат в самолет, взлетели и, еще не долетели до места испытания, как у них корпус аппарата разгерметизировался. Вся смесь полилось на летчиков. Конечно, экипаж очень пострадал. Бомбардировщик потом много лет стоял за колючей проволокой, пытались его дезактивировать — ничего не получилось. Мы тоже работали на Семипалатинском полигоне, с самолетов распыляли наши препараты БРВ, все получилось прекрасно, чудесно. Главное – летчики довольны были. Потому что во время испытаний наших аппаратов никаких ЧП не было.

Семипалатинский полигон — особая страница в истории испытания радиологического оружия. Там сотрудники 15 и 1 направления испытывали трудноудаляемые препараты «СК». Трудноудаляемым препарат делали канифоль и мазут. Технологию разработала группа сотрудников, среди которых был Виктор Матюхин. За пределами боевого поля для испытания атомных бомб, на его северной границе была создана специальная испытательная площадка «Озеро». Ее огородили колючей проволокой и соорудили две площадки для экспериментов с облучаемыми животными. Чуть позже для заключительных испытаний была сделана третья площадка. Радиоактивное заражение создавалось с самолета, у которого под крыльями были прикреплены выливные авиационные приборы, рассчитанные на 500 литров. С неба на животных, на выставленные планшеты шел черный «дождь».

Только вот капли эти были липкими.

Из досье «Беллоны»: газеты Республики Казахстан сообщают, что на Семипалатинском испытательном полигоне постоянно идет радиационный мониторинг территорий под патронажем МАГАТЭ. Ученые выявили участки значительного радиоактивного загрязнения, включая и загрязнения ядерными материалами. Большую тревогу вызвало сообщение о том, что осенью прошлого года на территориях, считавшихся ранее благополучными, обнаружены очень опасные уровня загрязнения. Все они идентифицированы как места проведения испытаний боевых радиоактивных веществ. Тревогу ученых не разделяют десятки предприимчивых граждан, которые, минуя кордоны, собирают на полигоне металлолом, и вывозят его на продажу.

— Кроме Семипалатинского полигона вы оба работали на полигоне, который расположен на островах Хейнясейма, — расскажите, что происходило там, — попросил я Бордукова и Матюхина.

Картина выяснилась такая: на Хейнясейма были построены здания казарм, в старом финском блиндаже оборудована лаборатория. Возле одного из островов ошвартовался корабль «Кит», предназначенный для испытаний. Из досье «Беллоны»: Легкий миноносец Т12 был построен в Германии. В 1945 году достался СССР, переименован в «Подвижный». После серьезной аварии, при которой погибло несколько человек команды, миноносец был выведен из боевого состава флота, разоружен и переквалифицирован в опытное судно.

Поначалу на надстройки «Кита» наносили БРВ разного содержания, вяжущего свойства. Наблюдали за тем, как быстро смеси сохнут, какой уровень гамма фона создают. При этом, как признается Виктор Матюхин, многие сотрудники переоблучились. В августе 1953 года пришел черед более серьезных испытаний. На «Кит» доставили ампулы с трудноудаляемым препаратом. Время было сложное, вспоминают Матюхин и Бордуков, вождь умер, но работы, развернутые при нем, продолжались. В испытаниях принимали участие медики 1 направления, 60 человек команды «Кита», личный состав полигона. Охрану района нес МО — «морской охотник». Первой была взорвана ампула на мостике, потом в матросском кубрике, третья ампула рванула в машинном отделении. Эти испытания велись до сентября. Потом долго пытались корабль дезактивировать. Не удалось. И тогда было принято решение корабль притопить на мелководье у острова Хейнясейма. Там он и простоял десятилетия.

Из досье «Беллоны»: Карельские газеты опубликовали статьи, из которых следует, что за десятилетия на островах, где проходили испытания радиологического оружия, побывало множество рыбаков, охотников, туристов. Ловили рыбу, собирали грибы и ягоды. И ,конечно, брошенный миноносец привлекал особое внимание. Взрослые, а с ними и дети, топтались на палубе «Кита», лазали в его каютах. Уносили многие приборы, узлы, детали. И все они получили очень серьезные дозы облучения. Корпус миноносца стремительно ржавел, жидкие радиоактивные отходы в любую минуту могли хлынуть в Ладогу. Операция по дезактивации и выводу «Кита» из Ладоги была проведена только в 1991 году. Его загрузили в док, отбуксировали к Новой Земле, в район, где проводились подводные взрывы. И там затопили.

Владимир Бордуков участвовал на Хейнясейма в испытаниях, когда взрывали авиационные химические бомбы, на полигон их поставляли без отравляющих веществ. Ученые заливали в головную часть бомб «904» раствор. Его удельную активность снижали разбавлением водой. Подрывы проводились ранней весной на льду, а не на островах. При взрывах выставлялись планшеты, чтобы замерить, какое количество смесей выпадает на них, какой активности. Конечно, потом этот лед выносило в Неву, а, возможно, он таял на мелководье, не дойдя до бухты Петрокрепости. Бордуков и его коллеги считали, что никакой опасности аэрозоли, выпавшие на лед, не несут. Потому что гораздо более серьезны глобальные выпадения на лед Ладоги во время атомных взрывов. Кроме бомб ХАБ – 100 и ХАБ – 1000 летом и осенью испытали ракеты «Щука» и «Краб».
Заключительный этап испытаний разработанных рецептур БРВ провели на острове Мюкериккю. Наверное, поняли, что для таких масштабных испытаний нужно выбрать остров подальше от западного берега Ладоги. На Мюкериккю взорвали 35 масштабных моделей спецбоеприпасов, заправленных трудноудаляемым препаратом «СК».

На Ладожском озере есть еще один таинственный остров, который долгое время служил полигоном для военных. Много лет я проходил мимо него на байдарке, и все время старался держаться подальше. Это остров Бурнев, расположенный рядом с устьем речки Тихой, неподалеку от Приозерска. Летом 2004 года мне удалось побывать на нем вместе со съемочной группой НТВ. Недолго мы пробыли на острове. Но увидели мощные насосные установки, огромные бассейны, даже обсерватория была на вершине острова. И я, конечно, спросил Матюхина и Бордукова, не велись ли и на нем испытания радиологического оружия. И с каким же облегчением вздохнул, когда выяснилось, что БРВ там не взрывали. Но откуда тогда такие сооружения?

Владимир Бордуков объяснил, что когда в 1955 году СМ СССР решил провести подводный ядерный взрыв на создаваемом Новоземельском полигоне, была образована ЦНИЛ – 14 ВМФ. Первые ее сотрудники разместились в Приозерске и в срочном порядке на острове Бурнев проведена серия испытания тротиловых зарядов в подводном положении. Полученные результаты легли в основу прогноза ожидаемых последствий после атомного взрыва на акватории губы Черная Новоземельского полигона.

— А что происходило на испытательной базе у Приветнинского, — спросил я.
— Кроме того, что туда вывозили твердые радиоактивные отходы со Шкиперского протока, там тоже велись работы с БРВ, — рассказали мне Бордуков с Матюхиным. – Медики первого направления затравливали ими животных. Потом, стало ясно, – нужно проводить испытания как на личный состав будут воздействовать радиоактивные продукты атомного взрыва. А у них другие характеристики, другие свойства. Поэтому медики привозили с Гатчинского реактора навеску урана, облученную в реакторе. Привозили быстро, чтобы не распались короткоживущие изотопы. Уран растворялся, и этим раствором обрабатывали подопытных животных.
— Чего же удалось добиться за годы работы? Удалось ли создать надежное, мощное оружие? – выпытывал я.

Бордуков ответил:
— Дело дошло до разработок весьма интенсивных концентратов, которые были введены в трудноудаляемую основу. Созданы плавающие БРВ, чтобы в зависимости от ветра они либо к берегу подплывали, либо к кораблю противника. Проведены все испытания с химическими боеприпасами, в которые вводились специальные радиологические. Боеприпасов бронебойных. Выливных. Наши специалисты разработали кассетные боеприпасы для поражения авианосцев противника. Они должны были пробивать палубы и проникать внутрь кораблей. Дальше – серия взрывов и все! Экипаж от колоссальных доз погибает. Использовать корабль невозможно. На сотни лет будет выведен из строя. Все наши разработки были приняты генерал-майором Николаем Ивановичем Павловым, он возглавлял управление по опытным разработкам.

— Но почему же тогда 15 направление закрыли?
— А закрыли потому, – объяснил Бордуков, — что следующий этап предусматривал создание транспортабельного реактора. Был подключен академик Долежаль, который разрабатывал атомные реакторы. Академик Туполев отвечал за заправку самолетов, которые летели сбросить БРВ на противника, на корабли. В мощном бомбардировщике стоял надежный контейнер, в котором хранились БРВ, потом на подлетах к цели этот бомбардировщик-заправщик должен был передавить БРВ в другой самолет. Который должен осуществить операцию по сбросу. Но планы разрабатывались еще при Сталине, а в 57 от них отказались. Сочли, что такую конструкторскую работу вести уже нецелесообразно. Отказались и Туполев, и Долежаль. Проект закрыли. К тому же к этому времени наша страна обладала большим количеством атомных боезарядов, в 56 году уже создали термоядерную бомбу.
— Когда работали над этим оружием массового поражения, вы были уверены, что спасаете Родину?
— Безусловно, — твердо ответил Бордуков. — Мы же – дети сталинского времени. Тогда было так – намечена цель, и никаких колебаний уже нет. Ее нужно достичь.
— Прошло много лет, вы умудрены опытом прошедшей жизни. Я как — то говорил с одним ветераном, и он поделился своей болью, – когда пришло время, сказал сыну – я всю жизнь ковал ядерный щит Родины. А сын в ответ: вот ты, папа, щит ковал, а теперь у родины огромные проблемы, – куда девать радиоактивные отходы, как лечить сотни тысяч пострадавших от этих отходов? У вас никогда не было таких мыслей?

Бордуков помолчал, потом ответил:
— Никогда не надо забывать то, что Сталин сказал Курчатову: если бы вы не успели создать атомное оружие, то это оружие испытали на своих головах все советские граждане.

А Виктор Матюхин твердо сказал:
— Я хочу дожить до такого момента, когда запретят все атомное оружие, уничтожат все ракеты.
— Но как нам сейчас решить проблему с огромными массами земли, загрязненной радионуклидами в результате работы 15 направления? – не мог не спросить я.

И Бордуков и Матюхин считают, что решить эту проблему может только Владимир Путин. Раз БРВ разрабатывались по указанию Сталина. Только на таком уровне и нужно ставить вопрос. Жители будут ходить, жаловаться, что живут рядом с радиоактивным помойками, которые никто не охраняет. Но все останется на своих местах.

Эпилог
Это библейская история. Время бросать камни и время их собирать. Мы готовили смертоносное оружие для убийства миллионов человек. БРВ были лишь частью программы создания ядерного оружия. Сотни тысяч людей, рискую своей жизнью, ковали «ядерный щит Родины». Десятки тысяч умерло от излучения. Десятки тысяч выжило, но несет в своих генах исковерканные хромосомы. Мы стали нацией облученных.

А в Америке ковали свой щит. И тоже облучались. Сейчас ученые всего мира ломают головы, что же теперь делать с тысячами накопившихся урановых и плутониевых боеголовок.

БРВ нашей стране не понадобились. Но загрязнили они именно нашу землю.
Главная наша беда в том, что в России нет гражданского общества. Этого смертельно боится власть. Что мы начнем спрашивать с гаранта конституции, с генерального прокурора, губернатора и участкового милиционера. И тем более – с министра обороны. Так что мы пока в глазах властей – та самая биомасса, о которой говорил господин из «Фрейма». А до тех пор, пока мы будем позволять власти держать нас за подопытных кроликов, так и будем купаться в радиоактивных озерах, есть радиоактивную рыбу, и все мечтать о сильной руке, которая сможет навести порядок.

Из досье «Беллоны»: С сайта Службы Внешней Разведки РФ: Опасность создания радиологического оружия неизменно появляется и усиливается в ходе развития атомной энергетики в развивающихся странах. Не будет преувеличением утверждать, что радиологическое оружие — своеобразная «тень» атомной энергетики, появляющаяся тогда и там, где и когда создаются крупные запасы радиоактивных материалов, независимо от первоначальной цели их использования.
90-е годы прошлого века стали периодом небывалого расцвета международной торговли делящимися материалами, что обеспечивает многим государствам возможность приобретения и накопления радиоактивных веществ, в том числе пригодных для использования в качестве радиологического оружия.

В условиях усиления международного контроля в области ядерных, химических и биологических вооружений сфера радиологического оружия становится наименее транспарентной и практически не регулируемой международным сообществом в силу отсутствия каких-либо международно-правовых норм. Работа на Конференции ООН по разоружению в Женеве над проектом Конвенции о запрещении радиологического оружия фактически заморожена. Есть основания считать, что радиологическое оружие может стать новой «бомбой для бедных», каковой на определенном этапе считались две другие разновидности оружия массового уничтожения — химическое и биологическое.

PS. Виктор Иванович Матюхин не дожил до момента, когда запретят все атомное оружие, уничтожат все ракеты. 13 декабря он умер. Бог даровал разработчику смертоносного оружия легкую смерть. Он умер от инфаркта на перроне Московского вокзала, собираясь сесть в поезд, идущий в Сочи.