Заметки из СИЗО:

"Как и большинство людей, знакомых с судопроизводством,
он относился к суду без всякого уважения"
Джером К.Джером

В этих заметках по поводу вынесения мне приговора я хочу коснуться тех тем, которые не стали объектом чьего-либо внимания, потому что они не исследовались судом. Более того, суд по причинам, о которых можно догадываться, постарался не заметить их.

Взять, к примеру, цензуру. На втором процессе, как и на первом, о ней прямо и четко говорили журналист флотской газеты "Боевая Вахта" Анатолий Фомин, чиновник этой газеты капитан I ранга Владимир Верховод и Юрий Отекин, последний редактор. Говорили о том, что в газете существует махровая цензура, что есть даже два штатных цензора, которые вмешиваются в редакционный процесс и нередко заставляют журналистов переписывать свои материалы.

Допрошенный в суде в качестве свидетеля цензор Большаков подтвердил это. Фактически он признал, что неоднократно совершал преступление, предусмотренное ст. 144 УК РФ — воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов.

Суд постарался не заметить этого. Между тем ст.108 УПК РСФСР гласит: поводом к возбуждению уголовного дела является непосредственное обнаружение судом признаков преступления.

К сказанному надо добавить, что в "Боевой вахте", как и в целом в российских вооруженных силах, существует цензура. Похоже, Конституция РФ, запрещающая цензуру, в армии России не действует.

В суде, так или иначе, ежедневно приходилось сталкиваться с нарушениями УПК, допущенными эфэсбешниками в ходе предварительного следствия. Причем не только с такими вопиющими, о которых защита вынуждена была делать самостоятельные заявления (и которые все до единого — свыше 20-ти были проигнорированы судьей), но десятки вроде бы мелких.

Например, в ходе следствия меня около 20 раз допрашивали без участия адвокатов. Письма, которые из СИЗО я писал в прокуратуру — главную военную и генеральную, в Верховный Суд РФ, в другие инстанции — до адресатов не доходили, а оседали прямиком в УФСБ по ТОФ. Более того, идиоты из УФСБ подшили их к материалам уголовного дела, чем явно указали на нарушение ими закона "О содержании под стражей обвиняемых и подозреваемых в совершении преступлений".

Суд не заметил этого.

Одним из вопиющих фактов судебного произвола стало невручение мне копии обвинительного заключения. Два судебных заседания состоялись притом, что я не знал, в чем меня обвиняют. Обвинительное заключение мне вручили только спустя два месяца после приговора — в феврале 2002 года.

Суд абсолютно проигнорировал заявление свидетелей о том, что во время предварительного следствия органы ФСБ оказывали на них давление, запугивали возбуждением против них уголовных дел, обещали организовать "неприятности" по работе и т.д.

Апофеозом беззакония стало назначение судом трех (!) экспертиз по протоколом осмотра вещественных доказательств. Все три экспертизы установили факты фальсификации сотрудниками УФСБ по ТОФ подписей понятых на этих протоколах. И что же? Суд, сам же назначивший эти экспертизы, ни одним словом не обмолвился о них в своем приговоре!

Между тем фальсификация материалов уголовного дела — это законченное преступление, за которое уголовным кодексом РФ предусмотрено наказание в виде лишения свободы сроком до семи лет.

Из фактов абсурда характерно следующее. В течение нескольких лет суд Тихоокеанского флота на своем широком столе из угла в угол перекладывал какие-то бумажки, со ссылкой на обвинительное заключение, указывая, что они были изъяты у меня на квартире. Протокол обыска, между тем, свидетельствовал, что они там не изымались. Допрошенные 60 свидетелей документы эти как украденные у них или подаренные ими не опознали.

Второй судебный процесс завершился, так и не установив происхождение этих документов. До сих пор никто не может опровергнуть мое утверждение о том, что эти бумажки были подброшены гэбешниками к числу тех, что изымались на квартире.

И суд снова не заметил такой "мелочи".

Далее. Известно, что во время первого судебного процесса в суд поступило свыше 24 тысяч писем со всего мира. Так или иначе, эти письма должны были быть переведены на русский язык с приобщением после их рассмотрения к материалам дела. Первый суд этого не сделал. Во время второго процесса на имя председателя суда пришло около 500 писем. Участники процесса узнали об этом спустя три месяца после вынесения приговора.

Суд проигнорировал эти письма. Из них хочу выделить одно — обращение академика Дмитрия Лихачева с просьбой изменить мне меру пресечения под его личное поручительство. Судья Савушкин поначалу даже не стал рассматривать письмо академика. Я, помнится, сильно возмутился этим. А прокурор Осипенко прошипел: "Да кто он такой?". Действительно, кто такой для военного суда академик Лихачев? Бывший зэк, политкаторжанин. А кто такие для всех этих судей, гэбистов и прокуроров Гранин, Искандер, Вознесенский, Битов, Мориц, Ахмадулина, Табаков, Чурикова, Юрский, Ростропович, Горбачев, Яблоков и сотни других, чьи фамилии известны во всем мире и чьими делами и талантами славна Россия? Они прислали письма в мою защиту. Но для военного суда все они — никто, и звать их никак. Неудивительно поэтому, что ни в одном из судебных протоколов нет и следа от изучения или хотя бы приобщения к делу обращений этих уважаемых людей.

Кстати, о протоколах. Они искажены до неузнаваемости. Мы с адвокатами постоянно требовали проведения аудиозаписи судебного заседания. Нам под предлогом секретности было отказано. В результате несовершенства УПК (закон никак не предусматривает урегулирования взаимоисключающих друг друга замечаний на протокол, которые могут быть поданы защитой, осужденным и прокурором) судья своим постановлением отверг все наши замечания (около 900).

Ушел суд и от оценки действий командования Тихоокеанского флота. Напомню: я признан виновным в том, что "незаконно проник" на секретное заседание руководства флота и сделал там секретные записи. На заседании присутствовали, по словам свидетелей, 30 человек. Суд допросил четверых из них. Из этих четверых ни один там меня не видел. Но, — сказали они, — я мог там быть.

Возникает вопрос: если я там был незаконно, то как стало возможным проникновение постороннего человека в святая святых — штаб флота, да к тому же на секретное заседание, где присутствовало все командование флота?

Вы будете смеяться, но суду это не стало интересным. Суд даже не удосужился выяснить, кто конкретно составлял списки приглашенных на заседание и кто проверял вход в зал заседания.

Признав незаконным мое присутствие в штабе флота, суд обязан был вынести частное определение в адрес командования ТОФ по факту нарушения должностными лицами инструкций о допуске лиц на закрытое мероприятие.

Частного определения не было. Виновных не было. Все хорошо на флоте. Списка никто так и не увидел. А между тем, в том списке, который штаб флота представил в суд, в числе приглашенных есть моя фамилия. Так было ли незаконное присутствие на заседании? Суд предпочел не искать ответа и на этот вопрос.

Суд вообще очень вольно отнесся к требованиям законов. Например, не дал оценку действиям сотрудников ФСБ в соответствии с законом о ФСБ. Ситуация вырисовалась после приговора такая: был офицер, за которым в течение нескольких лет ФСБ вела слежку, прослушивала все его телефонные переговоры, вскрывала и прочитывала всю почту и т.д. Результатов — ноль. В последний год ФСБ, как можно понять из обвинительного заключения, замечает, что офицер этот начинает передавать представителям иностранных спецслужб секретные материалы. И передает их в течение года. И что же делает наша умная ФСБ? Правильно — продолжает следить. А что должна делать в соответствии с законом о ФСБ? Должна с самого начала предупредить офицера о нежелательности контактов с иностранными агентами и прекратить утечку секретов. Из обвинительного заключения следует, что ФСБ сознательно допускала утечку секретов, ожидая чего-то. Чего? Да ничего! Потому что не было никакой передачи и утечки, с чем согласился и прокурор в суде. И сам суд в своем бездарном приговоре.

Примечательно также, что ни органы ФСБ, ни суд ТОФ так и не удосужились предъявить обвинение иностранцам, по чьим якобы просьбам я якобы собирал секретные сведения. Если есть исполнитель и он за решеткой, то почему же рядом с ним за решеткой не сидит заказчик? Да потому что не было ни исполнителя, ни заказчика! А был бред ФСБ, за который около двух десятков офицеров из этой организации получили звания, должности и награды. Вы думаете, им хочется с ними расставаться? Вы думаете генералы на Лубянке не получили наград и званий за поимку "шпиона Пасько"? Конечно же, вы так не думаете.

Как не думаете вы и о том, что в приговоре от 25 декабря 2001 года есть законность и обоснованность. Достаточно вспомнить, что в основу обвинительного приговора положены уничтоженные аудиозаписи. Суд пришел к выводу, что достаточно чудом сохранившихся распечаток телефонных разговоров якобы Пасько с якобы японцем Окано. При этом самого Окано ни разу никто не допрашивал. При этом экспертизы голосов не проводились. При этом никто не ответил, почему и кем были уничтожены аудиозаписи и были ли они на самом деле?

В судебных процессах длительное время оглашались мои статьи об экологических нарушениях на флоте, о коррупции, о незаконной продаже на металлолом авианесущих крейсеров "Минск" и "Новороссийск". В каждой из них есть свидетельства о совершении должностными лицами ТОФ преступлений. Суд, конечно же, не заметил этих свидетельств.

Однако спустя несколько месяцев после вынесения мне приговора главная военная прокуратура внезапно возбуждает уголовное дело по факту продажи крейсеров "по вновь открывшимся обстоятельствам". Совпадение? Может быть. Правда, затея эта — липовая. Дело в том, что в следственную бригаду вошли сотрудники прокуратуры ТОФ — той самой, которая с маниакальным упорством игнорировала все мои статьи и убеждала себя и других, что я не журналист, а японский шпион.

О мелочности и подлости председательствующих в судебных процессах подполковников я и говорить не хочу: они не стоят ни моего, ни вашего внимания. Даже из приговора от 25 декабря 2001 года видна озлобленность одного из подполковников на меня и мою семью: судья "забыл" указать о возврате мне и моей семье пять лет назад незаконно изъятых компьютера, принтера, факса, фотоаппаратов, медалей… Между тем известно, что гебешники тушили окурки о корпус компьютера, разбили вспышку фотоаппарата… Что делали с моими вещами судьи — не знаю, так как суд ни разу не осматривал так называемые "вещественные доказательства" и "орудия преступления".

Это — лишь некоторые замечания по поводу вынесенного неправосудного приговора. И именно о неправосудности его как раз и свидетельствуют перечисленные выше факты. Они, конечно же, не столь ударны и весомы, как те, что перечислены в кассационных жалобах, но, на мой взгляд, они тоже красноречиво свидетельствуют о юридической ничтожности, как самого приговора, так и психологии людей, принимавших участие в его изготовлении.

Григорий Пасько
26 мая 2002 года
СИЗО — 20/1
камера no.95