Дело Григория Пасько – день седьмой

После окончания седьмого дня судебного процесса я ужаснулся жестокости, садизму и гнусным навыкам адвокатского крапивьего племени. Они вывалились из здания суда, раскрасневшиеся как упыри, напившиеся крови христианского младенца.

Сердце мое сжала тревога. Я догадался, чью кровь эти вампиры цедили по капельке! Адвокаты на свои серебренники тут же купили мороженого и стали ржать, как стоялые жеребцы. При этом сквозь хохот то и дело произносили фамилию милого моей душе прокурора. Который дал мне закурить, и разговаривал о перестройке. Общественный защитник Пасько Александр Ткаченко попал под их тлетворное влияние и тоже измывался над прокурором. А ведь – писатель, можно сказать – инженер человеческих душ. Забыл старинное правило русской литературы – не обижай убогих и сирых!

Дав им доесть мороженое, надеясь, что сей сладкий продукт хоть чуточку смягчит заскорузлые в крючкотворстве сердца, я включил диктофон. Вот что рассказал адвокат Иван Павлов:

— Сегодня великий немой прокурор Кондаков открыл, наконец-то, рот. Но лучше бы он этого не делал. Он заявил ходатайство об оглашении одного протокола осмотра. Следователь изучал так называемое дело оперативной проверки no. 136. Во второй день процесса мы заявляли ходатайство об истребовании из УФСБ по ТОФ дело оперативной проверки. В суд пришел отказ. И суд был вынужден согласиться с прокурором и исследовать документ, который является вторичным. Мы были лишены возможности изучить первоисточник. Тот документ, который мы изучали, составлен таким образом, что это никак не протокол осмотра, а художественное произведение. Из него совершенно невозможно понять какие конкретно материалы оперативной проверки, полученные в ходе оперативно-розыскных мероприятий исследовались.

Следователь употреблял лишь абстрактные понятия – из оперативных материалов можно сделать такой-то вывод, из других оперативных данных – другой. Но что это за оперативные данные при этом не указывает! И все эти измышления судья добросовестно зачитывал два часа! Мы были вынуждены обратиться к прокурору, – наконец встаньте и скажите прямо, что вы имели в виду, когда заявляли ходатайство об оглашении такого объемного и бестолкового документа? Прокурор встал и, чувствуя некоторую вину за то, что заставил председательствующего напрягать голосовые связки, начал очень невнятно объяснять, для чего понадобился этот абстракционистский протокол. Понял, что выглядит, мягко говоря неважно. И решил отыграть очки, задав Пасько вопросы. Вероятно, подумал, что Григорий откажется, и тогда можно будет победно сказать, – видите, он боится отвечать на мои вопросы? Но Григорий ответил, что готов отвечать на любые вопросы. Полковник юстиции Кондаков стал тужиться в попытке сформулировать хотя бы один вопрос, но лучше бы промолчал. Это было столь невнятно, что судья был вынужден просить его выражаться корректнее, конкретнее, четче. Сегодня у прокурора был проблемный день.

Вторым взял слово адвокат Анатолий Пышкин. Про него могу вам наябедничать следующее: когда я, как воспитанный человек, попытался засунуть ему в карман пиджака, где джентльмены носят платок для вытирания носа, свою визитку, то обнаружил, что кармашек застрочен. Оказывается, Пышкин настолько не доверяет нашей родной ФСБ, что все карманы зашил. Чтоб не подсунули наркотик или патрончик. И как таких отщепенцев носит наша родная русская земля? Комментарий его был еще более клеветническим, чем павловский:

— Прокурор Кондаков хотел это дело сварганить с кондачка. И с треском провалился. После двух часов выслушивания протокола, из которого мы ничего не поняли, судья предложил нам высказаться по поводу этого документа. Мы заявили, – документ то был зачитан по инициативе Кондакова, вот пусть он теперь и объяснит, что сей сон означает. Выступление прокурора было похоже на обвинительную речь, которую обычно произносит обвинитель после конца судебного следствия. Кондаков родил недоношенного ребеночка, поторопился. Вот и вышел у него ребеночек-инвалид. Речь изобиловала общими фразами, непонятно на чем основанными выводами, якобы подтверждающие вину Пасько. Естественно, что мы его по полной программе отодрали по нужному месту. Причем ссылаясь на конкретные материалы дела. И вот тут прокурор решил отыграться на подсудимом. Перешел к вопросам.

— Вы собирали материалы инициативно или по заданию японских СМИ?

— Что значит инициативно, — ответил Григорий. – Я всегда пишу о том, что интересно читателю.

Тогда прокурор собрал в кучу весь интеллект и спросил, грозно насупив брови:

— А почему вас интересовали вопросы оборонки?

— Что вы понимаете под оборонкой, — недоуменно переспросил Пасько. – Писать о состоянии боевой подготовки ТОФ, оборонным комплексе края было моей прямой обязанностью. Я работал начальником отдела боевой подготовки флотской газеты.

Получив несколько таких ответов, Кондаков совсем скис. Суд пытался ему помочь формулировать вопросы. Но не в коня был корм. Все это напоминало басню Крылова про музыкантов.

Был сегодня еще эпизод, попахивающий мистикой. Нам сегодня демонстировали записи телефонных переговоров. А сами пленки в ФСБ размагнитили. Неопровержимым фактом вины Пасько служил тот факт, что в записях звучало имя Гриша. О, – это железный аргумент. Сдаюсь. Пасько – единственный Гриша России. А тот протокол, который прокурор так страстно хотел использовать как доказательство вины Пасько, содержал грубую фальсификацию. Следователь осматривал дело оперативной проверки 20 ноября, и ухитрился описать документы, которые были изъяты на квартире у Пасько, спустя сутки. Ну, просто ясновидящий!

Подведем итог семи дней. Прокурор опять выпорот. Гэбня по-прежнем занимается подлогами. Если действовать их методами, берусь за день доказать, что начальник УФСБ ТОФ Соцков шпионит на племя тумба-юмба. Напечатаю всяких протоколов якобы прослушанных разговоров, если спросят про пленки, отвечу, что в них попала шаровая молния. И потребую ареста Волкова, а затем попрошу для него лет эдак 18 лагеря строго режима с конфискацией имущества.